Патрик Бессон - Закат семьи Брабанов

— Если он читал «Глазго Геральд», значит, они в Глазго.

— Конечно, они в Глазго — но где именно? Чтобы это узнать, нужно ехать в Лондон.

— Ладно, если они в Глазго, а ты едешь в Лондон, то случайно на них никогда не наткнешься.

— Разведка, — сказал папа напыщенным тоном, которым любил говорить после своего восьмидесятилетия, — не переносит случайностей. Впрочем, в Глазго много жителей. Намного больше, чем ты думаешь. Наткнуться случайно на человека что там, что в Париже или в Лондоне — нелегкое дело.

Он поднялся к себе в комнату приготовить чемодан. Я услышала на лестнице его покашливание — кашель старого бельгийско-французского агента, давно вышедшего в отставку и уезжавшего в свою последнюю командировку.

Невысокий седовласый мужчина пожал папе руку.

— Путешествие прошло хорошо? — спросил он.

— Прекрасно, — ответил папа. — Моя дочь отвезла меня в аэропорт.

— Ваша дочь? — удивился Чарльз Леман. — Я думал, что вы ее разыскиваете, и по этой причине мы встречаемся с вами за ланчем.

— Моя вторая дочь.

— У вас есть еще одна дочь?

— Да.

— И как давно?

— Уже двадцать лет.

— Я думал, у вас есть двадцатилетний сын, а не дочь. Во всяком случае, — улыбаясь добавил Чарльз Леман, — так указано в вашем досье.

— Еще одно досье, сфабрикованное Кимом Филби перед его побегом в Москву.

Оба мужчины сидели за столиком в «Дрейксе», интерьер которого был стилизован под охотничий привал — незашитые балки, медные подсвечники. На свои скромные пенсии функционеров они не могли позволить себе попировать в «Тант Клер» или в «Гавроше», но «Дрейкс» был хорошим типичным английским рестораном, где они любили бывать. Папа и Леман познакомились в Лондоне во время последнего мирового конфликта, а также сражались в одном лагере во времена холодной войны, впрочем, будучи больше соперниками, чем союзниками. Они не очень ладили: Леман был чересчур «тори» для папы, а мой отец — слишком ярым голлистом для Чарльза. Для англичан голлизм представлял собой что-то вроде лейборизма с примесью учения Морраса [17] Моррас Шарль (1868–1952) — писатель и политический деятель Франции. — то есть, грубо говоря, мягкого советизма. Что касается идеологии тори, то папа считал ее квинтэссенцией всего самого худшего в англо-саксонском капитализме: похоть, эгоизм, обжорство и грубость. Когда оба они вышли в отставку, — папа на десять лет позже Лемана, так как был немного моложе, — то отошли и от своих идеологий. Англичанин стал меньше думать о Маргарет Тэтчер и больше о своей душе, а папа отныне стал просто поклонником де Голля, а не голлистом.

— Жаркое? — предложил Леман, когда оба погрузились в изучение меню.

— Нет, только не мясо, — ответил папа. — Я возьму блинчики из шпината с вареными яйцами. А что вы предложите на первое?

— Двойной скотч — лучшее первое, какое я когда-либо встречал в английском ресторане.

— Последую вашему примеру, Чарльз.

Когда официант принес им виски и мужчины чокнулись стаканами, папа спросил Лемана, говорил ли тот уже с Аленом Колленом. Англичанин ошеломленно взглянул на него, словно такая манера сразу переходить к делу противоречила всем нормам и обычаям секретных служб, которых им так долго приходилось придерживаться. Леман отпил глоток виски. Папа понял, что нарушил правила, что должен был дождаться конца обеда, а потом задать свой вопрос, но, сохраняя внешнее спокойствие, он очень волновался за Синеситту.

— Да, — неохотно произнес Леман, — я связался с Аленом Колленом. Это очаровательный парень. В наше время он мог бы стать достойным корреспондентом. Хорошим поставщиком винограда из Коринта, как говорят господа из Моссада. Кстати, о Моссаде…

Леман оживился, радуясь, что нашел предлог не переходить сразу к делу, что казалось ему изменой шестидесятым годам, когда говорили обиняками, намеками и загадками. Мой отец не вникал в рассказ Чарльза, — историй о Моссаде он наслушался более чем достаточно, когда работал с генералом, — сосредоточившись на блинах, как всегда, хорошо поджаренных. Внезапно папа возненавидел английскую кухню. Возненавидел Лондон. Возненавидел Лемана. Возненавидел Англию. Он бы возненавидел ее еще больше, если бы знал, что умрет через шесть дней. Сколько трудов, между прочим, мне понадобилось приложить, чтобы переправить его тело во Францию! Когда я увидела, как из «Боинга 747» в аэропорту Шарля де Голля спускают гроб, я чуть не расплакалась от радости, хотя обстоятельства к этому не располагали. Моего отца не удивило, что такой садист, как Стюарт Коллен, выбрал Англию для свадебного путешествия. Она была такая же холодная, как он, твердая, как он, непонятная, как он. Англия, как и Коллен, была невротичкой, неспособной отличить Красоту от Уродства, Добро от Зла. Здесь царила полная неразбериха, вяло текущая оргия, где никто никого не имел, так как было слишком холодно и влажно.

— Черный кофе или по-ирландски? — спросил Леман, проглотив последнюю крошку пудинга.

— Черный, пожалуйста. У меня должен быть ясный ум, когда я отправлюсь в Глазго.

— Почему в Глазго? — спросил англичанин. — Разве Синеситта просила прислать ей пятьдесят тысяч франков не из Ливерпуля?

— Они провели полчаса в Ливерпуле только для того, чтобы получить мой перевод.

— Почему же вас не было в тот момент в Ливерпуле?

— Потому что я был на почте в моем квартале и отправлял перевод.

— Вы должны были поехать в Ливерпуль, а вашего сына попросить отправить перевод из Франции.

— У меня не сын, а дочь, и к тому же, Синеситта дала мне срок в полчаса.

— Нужно было попросить продлить срок.

— Она чего-то опасалась, и Стюарт тоже. Синеситта умная. Что касается Коллена, то, судя по его судебному досье, речь идет о профессиональном преступнике.

— Двадцать лет тюрьмы… это истощает силы. Коллен больше не тот великий Коллен, задавший столько работенки вашей бригаде по борьбе с бандитизмом в начале семидесятых. Вы могли легко схватить его в Ливерпуле.

— По моему мнению, нет! А мое мнение в данном случае главное, и пока у меня нет других доказательств, я сам веду операцию.

— Конечно, Жильбер-Рене, конечно! Не будем из-за какого-то телеграфного перевода начинать старую войну между двумя разведками!

Желая воспользоваться этим неожиданным и даже почти невозможным отступлением Лемана, папа спросил у англичанина, не пора ли уже поговорить об Алене Коллене. Леман ответил, что папа похож на человека, съевшего волка, хотя на самом деле съел только шпинат. Мой отец признался, что беспокоится за дочь и хочет как можно быстрее ее увидеть.

— Вы ее увидите, — сказал Леман. — Не переживайте.

Папа не мог не знать, что в устах бывшего директора британской контрразведки означают такие слова. Его ненависть к Леману и Англии удвоилась. Леман в течение часа держал его на горячем гриле вместо того, чтобы потушить под ним огонь. Он столкнулся с той самой жестокостью англичан, о которой рассказывал генерал.