Ладислав Баллек - Помощник. Книга о Паланке

Между изделиями мастера и его помощника, как правило, была большая, существенная разница: Речан думал в первую очередь о людях, Волент — только о мясе. Способ приготовления мяса у Речана был хороший, так же как добрым было и его отношение к покупателям, между которыми он не делал разницы. Такое отношение у него было всегда и ко всему. Он не расточал мясо, но и не экономил, он хотел удовлетворить максимальное количество покупателей и себя самого, и так как всегда и во всем сохранял ту меру, которую люди называют золотой серединой, то при производстве мясных изделий рассудительно обращался с солью, пряностями, хорошим и менее качественным мясом.

Волент наоборот. Он не признавал никаких установленных норм, всегда руководствовался только своим инстинктом. Доверял только ему. Если ему захотелось расточать, он исполнял свое желание, важным он считал лишь то, чтобы у его изделия был тонкий вкус. Убежденный в своем абсолютном чувстве мяса, он навязывал людям свои специи. И выигрывал. Местные жители признали его давно. Постепенно он приобретал и новых почитателей. Все чаще они спрашивали его изделия, прежде всего колбасы, а изделия мастера продавались уже во вторую очередь.

Мастер не знал, огорчаться ему или нет, ведь о том, кто из двух мясников лучше, сразу становится известно всем, тем более если сравнение выходило в пользу его помощника. Но он не слишком заботился о своем престиже. Он давно решил покончить с завистью и неприязнью. И если его иногда огорчало, что приказчик опережает его во всем, он старательно выметал, выгонял из себя чувство горечи. Почему бы Воленту и не быть лучшим мясником, чем он? Ведь изделия Ланчарича прославляют доброе имя его, Речана, мясной! Покупателям надо угождать! Это его обязанность! Тут не может быть сомнений. Не беда, что Волент лучше. Почему не признать его превосходство? И пусть Волент об этом знает, будет работать еще злее, он парень самолюбивый. Так что справедливость, как говорится, на руку!

Речану только поначалу было трудно справиться с мыслью, что его помощник лучший мясник, чем он, только до тех пор, покуда этот факт его удивлял. В первые же недели после приезда в Паланк он примирился с этим. Сейчас он об этом почти не думал и научился восхищаться своим помощником. С этим чувством ему легче жилось. Его не расстраивало, скорее наоборот, успокаивало сознание, что его дело находится в ловких и умелых руках лучшего мясника и торговца в Паланке.

Речан любил наблюдать, как Волент приготавливал, скажем, фарш для колбас, знаменитых и за пределами Паланка.

Ланчарич все обнюхивал, как собака, пробовал, пыхтел и прерывисто дышал, как будто злился или вел какой-то спор, жмурился, таращил глаза, так что были видны налитые кровью белки, принимал вид беспокойный, взволнованный, торжественный, молол, примешивал пряности, резал и рубил, брал из мешков чеснок или лук… Он разыгрывал перед мастером маленький спектакль, но тот не сердился, в конце концов, работа от этого спорилась веселее, ему нравилось такое ее приукрашивание и превращение будничного труда во что-то необычное. Конечно, Волент экспериментировал, но сам мастер не мог наесться его колбасами из дичи.

Этими его колбасами, ятерницей, ветчиной и салями хотелось окружить себя со всех сторон и запивать их вином с местных виноградников, как будто оно было создано специально для этого.

Ятерница, нарисованная вместе с колбасами и ветчиной на вывеске мясной Речана, у Ланчарича никогда не разваривалась, зельцы не лопались, он отлично вытапливал сало, смалец у него никогда не пах дурно, не подгорал, был чистым, белоснежным, казалось, он пахнет молоком и сливками, его шкварки не были горькими, твердыми или сухими, они хрустели и благоухали. Если женщины пекли из них «пагачики», то это были лучшие шкварковые «пагачики» в мире к кувшину пряного и терпкого паланкского вина. Стоит ли удивляться, что так много паланчан симпатизировало помощнику Речана?

Как только мастер вспомнил про ужин, у него потекли слюнки. Он просто не мог его дождаться. Сегодня Волент отрезал прекрасные свиные шницеля и уже поджаривал их. На ужин он готовил то ломти вкуснейших шницелей, то такое сочное и благоухающее жаркое из говядины, что от желания его отведать человеку становилось просто дурно, а то бифштексы, или бесподобные свиные котлеты, или любимую им сербскую «мушкалицу» из трех сортов мяса, такую острую, что дух захватывало и приходилось заливать ее порядочным глотком вина, но он готовил разными способами и превосходные гуляши, иногда бульоны и всевозможные фарши. Ланчарич умел справиться и с гусятиной, начинить индюка, приготовить птицу, фазана, зайца, кабана или косулю.

Ломти сочного мяса он укладывал на огромном плоском фарфоровом блюде и окружал массой чеснока, лука, редиски, огурцов, жгучих перчиков, зеленого салата, к этому подавал гренки, натертые чесноком, глазунью, картошку в мундире, ну и, конечно, вино. После такого ужина обоим приходилось подолгу отдыхать, они отдувались, потели с натуги и довольства, жадно пили вино, курили крепкий табак, их согревал огонь от котлов, и они с благодарностью думали, что, слава богу, они в этом мире мужчины и мясники.

Пока Речан дорезывал мясо на более мелкие куски, чтобы они поместились в электрическую мясорубку, которая управится с ними в два счета, Ланчарич заканчивал приготовление ужина. Вспомогательный столик в углу помещения он накрыл чистой льняной салфеткой и поставил к нему две старых кухонных табуретки, которые он называл гокерликами. Из малого буфета вынул тарелки, стеклянный кувшин для вина и два стакана. Потом вышел с кувшином и наполнил его вином.

— Мештерко, прошу, — указал Волент на накрытый столик. Поставил на него запотевший кувшин и пошел за приготовленной едой в соседнюю комнату.

— Ага, — сказал Речан и кончил работать. Немного стесняясь, он постоял и не спеша пошел к столику, словно был здесь просто гостем.

Волент вернулся с большим блюдом, от которого шел манящий запах мяса. Он смеялся:

— Мештерко, нынче ужин удался мне на славу. Сегодня я повар лучше, чем Молнар у Вагнера в «Централе». Сейчас мы, понимаете, так поработаем челюстями, как и полагается гентешам. Садитесь, я положу вам.

Мастер сел и кашлянул от нетерпения. Пока помощник накладывал в его тарелку, он рассеянно гладил ладонями колени.

Наконец оба с аппетитом принялись за ужин.

Когда доели, Волент налил в стаканы вино. Оба, как по приказу, выпили до дна, отчего им захотелось рассмеяться, но они не рассмеялись, потому что их охватило блаженство, а пуще — лень, и молча, глядя перед собой, медленно и глубоко затягивались сигаретами, словно сил у них осталось только на то, чтобы слушать, что происходит вокруг. На улице крепчал ветер и стучал в окна, в соседнем помещении гудели под котлами топки, в которые Волент минуту назад подбросил дров, шипел пар из напорного котла и кипело благоухающее сало. Речан был в состоянии полного довольства, не хватало ему, пожалуй, часов, мощного часового механизма, который бы ему где-то за ухом громко отсчитывал эти добрые минуты жизни.