Ладислав Баллек - Помощник. Книга о Паланке

Когда Речан проходил мимо, он всегда заглядывал через шестиугольное окошечко в каменном заборе в сад и пытался понять, что более всего волнует сейчас этих избранных молодых людей.

Они и сейчас не тратили время на развлечения, серьезно и отрешенно сидели с книгами в руках на скамейках под деревьями или гуляли по саду, вполголоса повторяя учебный материал, наверно более трудный и сложный, чем он был в состоянии понять.

Ему нравилась их серьезность и строгость, решительность и даже монашеское усердие в учебе, которым они отличались, как ему казалось, от всех прочих учащихся. Им совсем не мешал учиться стук жестянщиков и кровельщиков на крыше большого, еще крепкого здания интерната, заново оштукатуренного и выкрашенного в кремовый цвет.

Несколько дней тому назад что-то случилось в атмосфере, после преждевременно теплого весеннего дня в город ворвался вихрь, натянул, как волейбольную сетку, электрические провода и разорвал их, свет в Паланке потух, и вихрь в кромешной темноте начал опустошать деревья и рвать крыши. Это была не ночь, а светопреставление. То-то было радости у паланчан, когда утром засияло солнце и на улице появились живые соседи. Обломки крыш, битое стекло, сломанные ветви деревьев начали убирать только перед полуднем. Сначала всем надо было все обсудить, вместе подымить, а потом и поесть как следует. Радовались, что так легко отделались и пережили все катастрофы, которые им уготовила судьба.

За углом мясник сошел с тротуара, чтобы перейти Почтовую улицу, как вдруг заметил на соседнем тротуаре под деревом представительного мужчину в светло-сером костюме, в шляпе с широкими полями. Мужчина держал в левой руке перчатки из светлой кожи и курил, ноги его были слегка расставлены, как будто он стоял здесь уже давно. Речан узнал его, сейчас они стали соседями, жили на одной улице, но он помнил его и по поезду, когда впервые ехал сюда, в Паланк. Это был таможенник Юркович. С ним были два светловолосых мальчика в матросских костюмах, его сыновья Павол и Ян, которые сразу же громко поздоровались с Речаном.

Речан сначала приподнял козырек картуза в знак приветствия их отцу (и тот одновременно с его движением снял шляпу и молча поклонился), потом поздоровался с мальчиками и пошел дальше.

Троица наблюдала за двумя кровельщиками на крыше интерната, мужики сидели на деревянных скамьях, подвешенных на веревках, и меняли поврежденную черепицу.

Мяснику было известно, что старший начал ходить в школу, и у него, по-видимому, уже появились собственные дела, так что Речан чаще всего на улице видел таможенника с младшим. Они всегда были погружены в какой-то нескончаемый разговор. Издали казалось, что они говорят о серьезном и важном. Однажды, дело было уже к вечеру, когда он шел, как обычно, еще раз проверить, хорошо ли закрыты ворота, отец с сыном возвращались с прогулки. И Речан услышал очень странный разговор, при воспоминании о котором он долго по-детски улыбался. Он стоял за сиренью, которая была посажена вдоль ограды, и они его не видели, он тоже их не видел, пока они не прошли мимо. Но слышал хорошо, ибо улица была совершенно пустынна.

Отец.…ну и что еще?

Сын.Тамбуранки…

Отец.Тамбуринки…

Сын.Тамбуринки… (и скороговоркой)… литаврочки, барабан, рояль, контрабасик, свисток, треугольник, гонг, флейта и фея Каролина.

Отец.А еще?

Сын.Коровка Мут!

Отец.Без нее не обойтись.

Сын.Ведь иначе — кто играл бы на контрабасике-басике…

Отец.Да. И вот, когда они у нас все в сборе, мы можем продолжать. Утром музыкальные инструменты, мальчики Павол и Ян договорились с Мут и Каролиной, что на следующий день пойдут в сад, чтобы вызвать из колодца дирижера всех водяных источников и оркестров, гнома Инка из Исландии. После этого Мут превратилась в деревянную коровку. Каролина задремала… уснула, а маленький Павол отправился в школу, чтобы стать еще умнее. Ян пошел в детский сад, чтобы выучить: «Ссорились две бабушки за горшочек масла, схватились они за руки, одна другую трясла…» — (Мальчик громко, весело рассмеялся.) — А вечером, когда мальчики улягутся спать, Мут снова превратится в маленькую живую коровку, начнет играть на контрабасе и разбудит Каролину, она вскочит и скажет: «Ах, я, кажется, проспала!» И скорее включит утюг в Луну, чтобы выгладить платье, ведь, когда она начнет играть на флейте и летать вместе с Мут над кроватками Павола и Яна, платьице у нее должно быть отглаженное, потому что на концерт в гости и в общество нельзя ходить в мятой одежде…

Сейчас, очевидно, отец с сыновьями уже исчерпали свою первоначальную тему, так как говорили они не о кровельщиках и крыше. Когда Речан переходил улицу, он ясно расслышал, что дети упомянули Татры, куда, по всей вероятности, они добрались, рассуждая о крыше. Старший, явно более бойкий и сообразительный, почти разочарованно воскликнул:

— Значит, Словакия маленькая?!

— Маленькая, но соловей ее не перелетит, — не сразу отозвался голос отца.

Отличительной чертой улиц, расположенных возле самого большого паланкского парка, был в те года царящий на них до поздних сумерек великолепный детский крик, который напоминал взрослым о счастье, бьющем ключом. Это было большое, благодатное время этих улиц, прекрасное и незабываемое — хотя бы потому, что близился его конец. Хотя дома здесь были большие и удобные, но уже далеко не новые, и такой многоголосый детский крик царил здесь напоследок. Родители маленьких и самых любимых жителей улиц, что возле городского парка, будут стареть, и, когда через годы сюда вернутся их дети, они увидят, что пришли на улицы старых и дряхлых людей. Здесь воцарится тишина, станет безмолвно и тоскливо до ужаса. Многие дома падут жертвой расширившейся дороги, их снесут, перестроят, уничтожат. Деревья тоже — они ведь уже достигли своего максимального возраста, разрослись до предела и почти не пропускают на улицу света. Детский крик перекочует в другие кварталы: глядишь, через несколько лет он громче всего зазвенит где-нибудь между Мельничной, Розовой и Садовой улицами, потом перепрыгнет через реку на Пески, оттуда в район «За казармами», потом «За старым стадионом»… но на улицы возле парка в этом столетии он уже не вернется. Аминь. Прости навек, как сказал поэт.

Но сейчас, в сумерках, вокруг парка и в нем царил такой гомон, что за минуту до наступления сумерек он просто сотрясал стены домов, словно дети орали на темноту, прерывающую их игры.

Деревья стояли доверительно близко у тротуаров и домов, нижние ветки свисали на высоту роста мужчины, так что прохожим казалось, что они шагают длинными тоннелями зарослей. Когда начинался ветер, ветки стучали в окна. Но никому и в голову не приходило срезать у них хотя бы веточку. Эти деревья защищали людей от пыли, летящей с равнины, от сухого или холодного ветра, от мух, комаров и палящих лучей летнего солнца.