Уильям Стайрон - Уйди во тьму

— Все в порядке, Ла-Рут, — перебила ее Элен. — Тебе не нужна траурная одежда. — Она подняла глаза на угрюмое лицо, на выпученные глаза в очках, все еще мокрые от горя, которое, казалось, было всесветным; выпирающая на целый дюйм розовая нижняя губа, вечно подверженная воздействию ветра и солнца, испорченная странными белесыми протоками и желобками, необъяснимо наполнила Элен чем-то более глубоким, нежели отчаяние. Она быстро встала. — Тебе не нужна траурная одежда! — выпалила она, не сдержав рыдания, и отвернулась. — О Господи, до чего же жарко! Как же мне быть?

— Я очень старалась сделать как надо, — упорно продолжила Ла-Рут умоляющим голосом. — Мама — она сказала мне: если сестра Альберта уйдет к Бухте для малых судов, чтобы я пошла к сестре Морин, которая в Хрустальном автомагазине…

— Ой, Ла-Рут!

— Да, мэм.

— Не говори больше ничего.

— Да, мэм.

Элен снова села, стараясь справиться с бесконечной усталостью и собрать все свои силы и мужество для встречи с Кэри: «Он не станет больше говорить мне о Боге или Милтоне. Об этом я теперь все знаю. Знаю. Я пропущу мимо ушей его глупые слащавые рассуждения…»

— Достань мне мой зонтик. Он в стенном шкафу, где лежат чемоданы.

— Да, мэм. — Огромная задница возникла перед Элен, когда Ла-Рут нагнулась, выцветшая юбка задралась, обнажив толстые, цвета красного дерева ноги и рыжеватое углубление — шрам, там, где была сделана прививка. — Похоже, он должен быть тут, если только я до него доберусь, — произнесла она приглушенным голосом и добавила победоносно, вытаскивая зонтик и постепенно мучительно выпрямляясь и прерывисто невнятно бормоча: — Этот у вас черный, как и надо. М-м-ох, спина! Слушайте, я вам оботру его старой тряпкой. Это настоящий хороший зонтик, мисс Элен. — И следуя по бесконечному туннелю своего мышления, не имеющему ответвлений, где ни одна мысль не могла сойти с пути или измениться, а лишь продвигалась по цепочке, связующей мысли сестры подобно тому, как слоны идут друг за другом вереницей, она с серьезным видом изложила все соображения насчет зонтов и продолжила тихим тоненьким голоском: — У Папаши Фейза есть зонтик, который он возит с собой в машине, куда ни поедет. Люди говорят, что камни на нем — настоящие бриллианты. Я-то не знаю, но…

«И больше того, — думала Элен, — он скажет, что это бесчеловечно, низкопробно, недостойно моего места под солнцем, клянусь Богом. То, что я такая холодная. И когда Кэри позвонил мне сегодня утром, он был в шоке: „Ох, Элен, не знаю, что и сказать. Ох, Элен, печальнее ничего быть не может. Ох, Элен, я знаю про вас и Пейтон. Ох, Элен, вы должны сегодня поехать. В любом случае. Ну хотя бы ради меня, Элен, дорогая. Ох, Элен, а вы подумали о Милтоне? Ох, Элен, вы сейчас необходимы ему. Неужели не понимаете? Ох, Элен, вы должны спасать свою душу, неужели вы не понимаете?“ И ох, Элен, это, и ох, Элен, то. И… к черту!

Ха! К черту!»

Но что это теперь? Каким-то образом покончив с зонтами, Ла-Рут подошла к Элен, протянув руки, чудом перейдя на другое.

— Господи, мисс Элен, — заскулила она, — знала бы я про вашу беду, я пришла бы вчера вечером, но вот мама сказала мне об этом только очень поздно, потому как я ведь стирала у миссис Мэсси. — Она помолчала, с трудом проглотила слюну. И вдруг неожиданно для Элен заговорила как Кэри: — Ох, мисс Элен, мама — она сказала мне: нужно вам вернуть капитана Милтона. Чтобы вам остаться на этой прекрасной земле, мама говорит, — детки-то у вас, бедняжки, улетели к Господу, так вам нужно прожить ваши дни с дорогим добрым мужчиной. Великий Боже, мисс Элен… — Голос ее был громким и понизился в жарком воздухе, словно играла виолончель. — Мама говорит: «Верните его, верните», — потому как, бедняга, он ведь мужчина, а значит — грешит и ничего с этим не может поделать, и вчера вечером, пока она была тут, она слышала, как он стонал и плакал, и это были самые что ни есть печальные звуки на свете — так сказала мама.

— Ла-Рут! — Элен поднялась, но женщину невозможно было остановить, она судорожно обхватила Элен, и та почувствовала, какие у Ла-Рут потрескавшиеся, мозолистые ладони.

— Мама говорит: с тех пор как вы вернулись оттуда, где умерла Моди, из этого Шарлотсвилла…

«Шарлотсвилл. О великий Боже, убери это из моих мыслей».

А негритянка продолжала держать ее в своих крепких мозолистых руках.

— Она говорит: с того времени вы и сами стали сбиваться с пути и не взывали к Иисусу, и все учение Христово как-то ушло из вас.

— Возьми свои… — произнесла было Элен, стараясь вырваться из ее рук, но глаза за грязными стеклами очков, всегда полные непонятного отчаяния, сейчас под окрашенной кровавыми прожилками влагой светились откровением.

— Послушайте, мисс Элен, трое мужчин сбежали от меня. Всю жизнь я жила правильно, и эти бегства очень меня обозлили. А потом пришел день, когда дети мои улетели с ангелами, и, великий Боже, как же я горевала, все время плакала и даже двигаться не могла — так мне было тяжело, точно меня топором по голове ударили. Тогда я стала молиться апостолу, а если это не поможет, то дорогому нашему Иисусу: пожалуйста, верни мне моего мужика, чтобы был у меня мой любимый, если никого другого больше нет.

Она умолкла и сняла с Элен руку. А Элен наблюдала за ней. Ла-Рут, хрипло дыша, смотрела в окно, и глаза ее перестали сиять: слишком тяжело оказалось для нее довести до сознания Элен, что такое любовь, и смерть, и мужчины. Никакие воспоминания уже не могли сейчас взволновать Ла-Рут, словно ее мысли и глаза застлала знакомая завеса, лицо ее снова стало спокойным и тупым — теперь прошедшие годы могли возникнуть в ее памяти лишь с воспоминаниями о болях в спине, спазматическими вспышками ничего уже не значившей — даже в воспоминаниях — любви, бесконечными жертвоприношениями. Почти только так. Потому что голос ее в этой последней попытке зазвучал вкрадчиво и возвышенно, и лился как вода, стекающая по желобу.

— Мама говорит: с той самой свадьбы вы разошлись с ним. Точно это была его ошибка или ошибка бедняжки Пейтон. Мисс Элен, мама говорит: неправильно это. Примите его назад, говорит она, ради Бога, примите назад…

— Да прекрати ты, Ла-Рут! — воскликнула Элен. — Замолчи! — А потом, словно почувствовав, что день за ее спиной будто набирает огромную скрытую силу, подобно приливной волне жары, угрожающей затопить ее, она промчалась мимо Ла-Рут в прохладный коридор, громко произнеся: — О, я не могу это вынести! Не могу! — И: — Ла-Рут, мой зонтик!

— Да, мэм.

Ла-Рут последовала за ней по лестнице, громоподобно стуча ногами, а внизу их ждал Кэри с белой соломенной шляпой в руке и мерзкой улыбочкой на лице.

— Элен. — Он протянул ей руку. — Мне очень жаль. Я…