Джумпа Лахири - Низина

По будням, приводя Белу из садика, она первым делом шла на кухню, мыла там оставшуюся от завтрака посуду и начинала заниматься ужином. Замачивала в кастрюле рис, чистила лук, картошку, перебирала чечевицу, приготовив, кормила Белу. Она все никак не могла понять, почему этот набор вроде бы не столь уж обременительных домашних обязанностей действует на нее так убийственно. И каждый раз после окончания домашних дел она не могла понять, почему так устала.

Гори с нетерпением ждала, когда Субхаш подменит ее, отпустит на лекцию или в библиотеку. Дома она заниматься не могла — негде закрыться, не было своего письменного стола.

Она завидовала Субхашу — он может целый день быть на работе, свободно приходить и уходить. Она чувствовала уколы ревности, когда он по утрам перед уходом на работу общался с Белой.

Она обижалась на него, когда он на два-три дня уезжал на океанографические конференции или на исследования в открытом море. Гори понимала: здесь совсем не было его вины, но, когда он появлялся, ей иной раз с трудом удавалось переносить даже просто его вид или звук голоса, в самом начале так нравившегося ей.

Она стала ужинать до его прихода, вместе с Белой, а еду для него оставляла на плите. Как только Субхаш входил в квартиру, она убегала на вечернюю лекцию. Свежий ветерок обдувал ей лицо, пока она спешила по улице — еще засветло весной и уже в потемках осенью.

Сначала она ходила вечерами только на лекции, но потом стала оставаться и в библиотеке. Субхаш любил проводить время с Белой, поэтому не возражал и охотно отпускал ее. Так постепенно она начала чувствовать отчуждение со стороны мужчины, от которого видела в жизни только добро, и от Белы, которая, в силу своего возраста, еще даже и слова-то такого не знала.

Но в душе Гори гнездилась и еще более страшная моральная кара. Она не только стыдилась своих чувств, но и боялась, что окажется неспособной выполнить задачу, возложенную на нее Удаяном. Нелегкую долгую задачу — вырастить Белу. Задача эта была ей не по нутру и не имела в ее жизни никакого смысла.

Поначалу она твердила себе — в этом нет ничего дурного или страшного. Это похоже на пропажу любимого предмета, например: твоя любимая ручка затеряется где-нибудь между диванными подушками или под ворохом бумаг, а потом, недели через три, случайно найдется. А когда найдется, то уже всегда будет у тебя на глазах. Искать такие пропажи бесполезно, только хуже сделаешь, а вот если подождать, то все в конце концов встанет на свои места.

Но ничего не вставало на свои места. За пять лет, несмотря на огромное количество времени, проведенного с Белой вместе, в ней так и не родилось любви, какую она испытывала, например, к Удаяну. Вместо любви она чувствовала в душе растущее онемение, от которого ей становилось все сильнее не по себе.

Гори не удавалось делать то, что любая женщина на земле делала просто по закону природы, без малейших усилий над собой. Не удавалось, как бы она ни старалась. Даже ее мать, в общем-то не растившая ее, все равно любила ее. А вот Гори боялась, что заплывает в такую даль, откуда уже не доплыть обратно до Белы и ухватиться за нее.

Да и любовь к Удаяну тоже уже померкла и почти совсем не грела. Эту любовь всегда сверху покрывала шапка злости, елозившая туда-сюда зигзагами, словно пара беспомощно спаривающихся насекомых. Да, она злилась на Удаяна за то, что он нелепо погиб, когда мог бы жить. За то, что дал ей счастье, а потом отнял. За то, что верила ему, а он предал. За то, что верил в жертвенность, а сам в итоге оказался эгоистом.

Она больше не искала вокруг знаков его незримого присутствия. Ей больше не казалось, что он в эту минуту находится в комнате, стоя у нее за спиной и заглядывая через ее плечо в книгу. Она больше не находила утешения в таких мыслях. Иногда она могла не вспоминать и не думать о нем по нескольку дней. Видимо, он просто, в отличие от Белы, не переехал с ней в Америку, не захотел последовать за ней.

На философском факультете женщины служили только секретаршами. Преподаватели и студенты в ее группе все были мужчины. Семь мужчин, включая преподавателя. Очень скоро все уже знали друг друга по именам. Они любили поспорить об антипозитивизме и праксисе, об имманентности и абсолюте. Они поначалу не интересовались мнением Гори, но когда она начала участвовать в дискуссиях, они слушали и удивлялись, как много она знает и временами даже способна доказать неправоту некоторых.

Преподавателем у них был Отто Вайс, невысокий рыжий человек с очками в металлической оправе, говоривший медленно, с очень сильным акцентом. Одевался он строже, чем другие преподаватели. Всегда начищенные до блеска ботинки, пиджак и заколка на галстуке. Родился он в Германии, во время войны мальчишкой попал в один из концлагерей.

— Я не люблю об этом вспоминать, — сказал он, когда кто-то из студентов спросил его, когда он покинул Европу. Словно хотел сказать: «Не надо жалеть меня». Вся его семья погибла в том концлагере, так и не дождавшись освобождения, а на руке у него на всю жизнь осталось татуированное клеймо с лагерным номером.

Он был, возможно, всего лет на десять старше Гори, но казалось, принадлежал к другому поколению, к другой формации. Перед тем как приехать в Соединенные Штаты, жил в Англии. Докторскую диссертацию защитил в Чикаго. В Германию, сказал, никогда не вернется. Зачитывая список группы в первый день занятий, он произнес фамилию Гори без запинки. И ей в кои-то веки не пришлось его поправлять за неправильное ударение.

Лекции он всегда читал без бумажки. Конечно же рекомендовал для изучения всякие тексты, но, судя по всему, ему было важнее, чтобы студенты умели развивать и высказывать собственные мысли. Он, оказывается, читал Упанишады и рассказывал о том, какое влияние они оказали на Шопенгауэра. С этим философом он чувствовал некое духовное родство. Гори даже захотелось как-то выразить ему свое одобрение.

В конце семестра, после написания работы на тему сравнительного анализа концепций кругового времени у Ницше и Шопенгауэра, Гори было предложено зайти в его кабинет после очередного занятия. Она писала эту работу несколько недель — сначала черновик от руки, потом печатала в кухне на пишущей машинке Субхаша. Среди посуды и домашней утвари, при неудобном освещении. Почти каждый день засиживалась за работой до рассвета.

Она увидела на полях своей рукописи множество пометок и комментариев.

— Это амбициозная работа. Можно даже сказать, дерзкая.

Она не нашлась что ответить.

— Вы считаете эту работу удачной? — спросил он.

Гори опять ничего не сказала.

— Я просил написать эссе страниц на десять. Вы накатали почти сорок. И при этом умудрились так и не доказать своей точки зрения.