Джеймс Джонс - Отсюда и в вечность

— Черт возьми, — произнес Прюитт. — Этого я сделать не смогу. Ты хочешь сказать, что Мэллой впадает в транс?

— Нет. Просто он усилием воли держит в узде свои мысли.

— А ты умеешь это делать? — с сомнением спросил Прю.

— Нет, — ответил Анджелло. — Мэллой хотел меня научить, но я так и не смог. Ну а ты, может быть, и сумеешь.

— Ну нет. Только не это.

— Подожди говорить, сначала попробуй.

— А у меня свой метод.

— Какой?

— Во-первых, я устраиваю игру, понимаешь?

— Какую?

— Игру между ними и мной. Они стараются сломить меня, а я не уступаю.

— В этом и состоит игра?

— Да. А во-вторых, я вспоминаю отдельные эпизоды из своей жизни.

— Это и я смогу.

— Но не надо вспоминать при этом дорогих людей и разные интересные эпизоды.

— Не понимаю.

— Иначе тебе станет еще тяжелее. Ты все время невольно будешь возвращаться к мысли о карцере.

— Понятно, — согласился Прю и сразу вспомнил о Виолетте и Альме.

— Главное — не дать себе думать о карцере.

— А как это сделать?

— Размышляй о природе. О деревьях, озерах и горах, которые довелось видеть. Вспоминай зиму и осень. А когда в эти картины начинают попадать дорогие мне люди, я сразу же переключаюсь на игру, о которой уже говорил. Потом снова возвращаюсь к воспоминаниям.

— Какой у тебя был самый большой срок в карцере? — поинтересовался Прю.

— Шесть суток, — гордо ответил Маггио и сразу же перешел к первоначальной теме. — В общем, сейчас самое главное, чтобы ты поскорее перешел к нам.

— Я готов это сделать в любое время, — твердо сказал Прю, размышляя о шести днях, проведенных Анджелло в карцере. — Когда начнем?

— Сегодня, — без колебаний ответил Анджелло. — Давай сегодня в обед. Да, знаешь, о карцере меня заставил рассказать тебе Мэллой. Я бы сам, наверное, не стал этого делать. Зачем раньше времени настраивать человека на это? Я бы наверняка струсил, если бы мне заранее рассказали о том, что такое карцер.

В этот момент раздался свисток караульного, возвещавший об окончании работы.

— Дня через два-три мы будем с тобой встречаться не только здесь, в каменоломне, но и у нас в бараке, — сказал Анджелло, когда они с кувалдами в руках шли к грузовикам, доставлявшим заключенных из каменоломни в тюрьму.

— Пока.

— Пока.

Прю ехал в грузовике вместе с заключенными из первого барака. Они, конечно, не могли понять его мыслей и уж, конечно, не поступили бы так, как собирался поступить Прю.

Но Прю был полон решимости. Он знал, что сделает то, что задумал, потому что ему хотелось быть вместе с Анджелло и Джеком Мэллоем, хотелось считать себя человеком, а путь к этому лежал только через осуществление задуманного плана.

«Какая скука!» — думал капрал Исаак Натан Блюм, выходя из столовой в полдень того же дня. Он поднялся в казарму и присел на свою койку. Как всегда, в казарме было пусто. В течение двух недель Блюм все время первым кончал есть, первым возвращался в казарму, и всегда здесь было пусто, хотя Блюм и надеялся, что ему удастся застать здесь людей. Сегодня был жаркий день, и Блюм, идя в казарму, думал о том, что наверняка в казарме окажется кто-нибудь, из-за жары отказавшийся обедать. Блюм не понимал, как можно набрасываться на горячий обед в такую ужасную жару. Сам он буквально давился едой, насильно заставляя себя глотать горячую пищу. Он заставлял себя ость потому, что, как боксер, должен был поддерживать свое здоровье и потому, что ему не хотелось выделяться среди остальных, которым почему-то даже в такую жару все равно хотелось есть. Съеденный обед камнем лежал в желудке Блюма.

Он лениво снял гимнастерку, ботинки и носки и улегся на постель. «Проклятая жара, — размышлял он. — Это из-за нее пропадает аппетит. А человек только тогда здоров, когда у него хороший аппетит. Почему бы не перенести обед на вечор, как это делают богачи? Вот и офицеры никогда не обедают днем».

Блюм лежал на спине, уставившись взглядом па серый бетонный потолок, и пытался понять, в чем дело. Раньше такого с ним не случалось. Аппетита у него не было ни в завтрак, ни в обед, ни в ужин. Значит, причина вовсе не в жаре. Нужно что-то предпринять, иначе скоро превратишься в скелет. Чтобы сохранить силу, чтобы оставаться боксером, нужно как следует есть. Последнее время, после приказа о присвоении ему звания капрала, Блюм чувствовал себя явно не в своей тарелке. Через две недели должны были возобновиться соревнования по боксу, и это не на шутку тревожило Блюма. Бокс всегда требовал от него большого нервного напряжения, может быть, даже слишком большого. Возможно, это и служило причиной того состояния, в котором он сейчас находился.

«Еще две недели, — размышлял он, — только две недели. А потом до декабря никаких соревнований но будет».

Блюма радовало это. В душе он был человеком миролюбивым, и ему приятно было думать о пятимесячном перерыве в бурных схватках на ринге. Как ни странно, но ему уже было обеспечено звание чемпиона полка в среднем весе, независимо от того, будет он участвовать в двух последних боях или пет. Сейчас Блюму казалось глупым участвовать в двух последних боях, поскольку он уже набрал достаточное количество очков и вполне мог бы наслаждаться отдыхом. Он не был трусом. Он провел на ринге больше боев, чем кто-нибудь другой в роте. Но он был миролюбивый человек, он не любил бокса и всегда участвовал в соревнованиях против своей воли. Вот Прюитт — совсем другое дело, тот любил бокс. И сейчас Блюм был бы рад, если бы все поскорее закончилось. Может тогда и аппетит к нему вернется.

Все еще лежа на койке, Блюм услышал, как из столовой вышла группа солдат. Они поднимались наверх. В казарме солдаты разошлись по своим койкам. Трое из них сели рядом и стали играть в кости на сигареты. У каждого из них появились в руках пачки сигарет разных марок, причем таких, которые сами они не курили.

Блюм присел на койке, сделал вид, что собирается присоединиться к играющим, а потом, вспомнив, что у него нет сигарет, снова улегся на постель.

Он ощупал карманы брюк, подумав о том, что, будь у него деньги, он отправился бы в заведение мадам Сью в Вахиаве. По тут же вспомнил, как Сью назвала его еврейчиком перед всеми девицами, и лицо его передернулось от злости. Он поклялся больше не оставлять своих денег в этом заведении, но тут же сообразил, что тогда еще не был капралом, а если, как обещал Дайнэмайт, он через месяц станет сержантом, то… то все изменится. И мадам Сью будет себя вести с ним иначе, и курить можно будет только первосортные сигареты.

Блюм повернулся на бок и увидел Кларка, выходившего из войсковой лавки со стаканчиком мороженого в руках. Блюм не без зависти посмотрел на него. Какой-то рядовой может позволить себе купить мороженое, а он, капрал, — полный банкрот. И тут у Блюма мелькнула мысль: не отсутствие ли денег — причина потери им аппетита. Он ужасно разозлился на свой желудок за то, что он так подвел его в трудную минуту.