Сигурд Хёль - Заколдованный круг

У него ничего не вышло с соседями — хозяевами хуторов, ничего не вышло и с хусманами. Веди он себя поумнее и похитрее, как знать, может, ему бы еще и разрешили поднять собственное хозяйство, но не больше.

Мечта исчезла. А в остальном — все как прежде или почти как прежде.

Что такое мечта? Так, что-то хрупкое, неуловимое, игра воображения, ничто. Если она разбилась, то с ее Исчезновением не изменилось ничего: земля и лес, поля и луга — все осталось прежним. И солнце, как прежде, всходит и заходит, и работа идет своим чередом, и еде свой час, и отдыху.

Ховард не раз убеждал себя в том, что все осталось прежним, но безуспешно. Он сам этому удивлялся — но ему не переставало казаться, что все изменилось.

Недели, месяцы, годы…

Через три года он удвоил урожай. Он был доволен, но не придавал этому такого уж значения — он знал, что со временем урожай утроится.

В то лето на заболоченном лугу рожь выросла в человеческий рост. Иногда он любил к нему прогуляться. Не удивительно: он ведь вложил душу в этот луг. Но навестивший Ховарда пастор Тюрманн, старый и медлительный, еле поспевая за ним, радовался больше, чем он.

За последние годы больше всего толков в Нурбюгде вызывало печальное событие — сын Ханса Энгена зарезал отца. Дела не возбуждали, потому что он совсем спятил, и его посадили на цепь в подвал к Керстафферу.

«К тому и шло!» — говорил народ. Правда, раньше никто и не думал, что к тому идет.

Ханс Нурбю купил хозяйство Энгена с небольшим наделом леса. Вдова получила приличное пожизненное содержание. Нурбю подыскал себе дельного старшего работника — Ларса, который выучился в Ульстаде. Ларс женился, переселился сюда и хозяйствовал на хуторе у Ханса.

Из-за просроченного долга — сто далеров превратились теперь уже в двести, — Аннерсу Флатебю пришлось продать Хансу Нурбю половину хозяйства и леса.

С того дня Флатебю стал странноватым.

А в остальном все было по-прежнему.

Ховард несколько раз заходил к Хёгне Лиэну, и тот принимал его радушно. Понятно, Хёгне доставляло удовольствие, когда было с кем поговорить. Конечно, ничего стоящего от него не услышишь; у этой певчей пташки всего две незатейливые мелодии: первая — «Наше селение жестокое», вторая — «Ну и злодей Керстаффер».

Хёгне, может, был немного не в себе, но и не совсем спятил. Он считал, что все селение над ним потешается, и это почти так и было. Он считал, что за всем дурным, что случалось, по крайней мере в этой части света, стоит Керстаффер. Здесь он немного ошибался. Самому Керстафферу казалось, что он успевает чересчур мало.

Хёгне привязался к Ховарду, доверял ему — и потому, что он пришлый, и потому, что он сломал Керстафферу плечо.

Как-то раз он пригласил к себе даже Рённев. «И она-то ведь тоже пришлая!» — так он выразился.

Но самое удивительное, однажды, в самое рождество, он заглянул в гости в Ульстад. Оттаял, ему было хорошо, и он заливался тоненьким старческим смехом.

В ту ночь светила луна, но Ховард пошел все-таки проводить его до тропинки, ведущей в Лиэн.

— Бедняга! — сокрушалась Рённев. — Подумать только, какой бы он был добрый с этой глупой девкой.

Щенок по кличке Трулс вырос в хорошую охотничью собаку. Ховард и Юн ходили с ним каждую осень на охоту и добывали одного-двух лосей. Добычу делили поровну: Ховард содержал собаку, а Юн — из них двоих лучший охотник.

Бродить по лесу с собакой и ружьем — это ли не райская жизнь. Здесь, правда, не тот простор, что открывался с гор Телемарка; но лес был огромный, величественный, а высокие кроны деревьев пели: я свободен.

— Ты за последние годы примолк, — обронила как-то Рённев.

Он ответил, что, видимо, кое-чему научился в этом селении. Здесь люди лишнего слова не скажут.

— Ты перестал петь за работой, — заметила в другой раз Кьерсти.

— Разве? — удивился он. Но он и сам знал, что много воды утекло с той поры, когда он пел за работой.

Стояло лето, начало августа, Ховард косил траву на пастбище в горах. На хуторе они уже со всем управились, и эту недельку он с удовольствием провел на сетере, здесь было так спокойно, и все как-то выглядело по-иному.

Кьерсти, падчерице Рённев, весной исполнился двадцать один год, и она помогала на пастбище дояркам.

Ховарду нынче особенно хотелось пожить в горах. Впервые за много лет в лесах вокруг сетеров объявился медведь-хищник. Там находили задранных овец, а как-то в полдень до смерти перепуганное стадо с ревом принеслось домой. Оказалось, что медведь задрал годовалую телку Нурбю возле самых домиков. Из Нурбю послали с ружьем парня, и он с собакой подкарауливал медведя, но так еще и не сделал ни одного выстрела. Бурый только раз промелькнул в полумиле от сетера.

Ховард прихватил с собой в горы ружье, в глубине души надеясь убить медведя, но ни разу и свежих следов-то не видел. Похоже, что медведь ушел в глубь леса.

В тот вечер Ховард косил перед домиком. Солнце садилось, пала первая роса, и коса резала на совесть. Она брала любую траву, отличная была коса — та самая, что он когда-то выковал из ножа.

Ховард частенько думал, что не худо бы вновь перековать косу на нож. Но все как-то не получалось. Кроме того, коса была на редкость хороша и годилась и в сенокос, и в жатву — на все случаи. Вместо этого он выковал себе новый нож, как две капли воды похожий на старый, и насадил на рукоятку от старинного меча. Но он чувствовал — это подделка, и при первой же возможности он обязательно вновь перекует…

А сейчас коса легко резала мягкую траву. В лесу было так тихо, что он слышал говор девушек по другую сторону озера. Отсюда ему не видно было хлева, но слышался звон медного колокольчика, висевшего на шее у коровы, голос Кьерсти, которая доила корову и напевала песню. Кстати, этой песне он сам ее научил много лет назад.

Кьерсти пела:

Кьерсти теперь взрослая девушка, ладно сложена. Не словоохотлива, да это и к лучшему. Красивая девушка. Темно-русые волосы, большие темно-синие глаза кажутся почти черными, наверное, из-за бровей, которые темней, чем волосы. У Кьерсти с Рённев похожие глаза, хоть они и не родня друг другу, только у Кьерсти глаза побольше и иногда словно светятся. Она еще чуть угловата, но все же видно, что теперь она взрослая девушка.