Николай Камбулов - Ракетный гром

— О-о! Какой ты нынче славненький! Наверное, хорошо поспал.

— Я всегда хорошенький. — пошутил Бородин. — Даже тогда, когда ругают. Но сегодня я чувствую себя и богом и царем на земле, правителем всего мира. — Он выпятил грудь, поднял громадные ручищи и азартно, по-мальчишески начал боксировать так, что Громов, опасаясь быть задетым, отскочил на обочину дороги.

— Слонище, перестань!.. Что за привычка с кулаками бросаться на командира...

— Давай поборемся. — не остывая, предложил Бородин, — давай, кто кого... — И он схватил Громова под мышки. — Ну, сопротивляйся, иначе через кювет переброшу.

Громов поднатужился, схватил за ремень, грудью напер так, что Бородин попятился назад, потом с силой рванулся назад.

— Чертяка! — закричал Степан. Но он не упал, извернувшись, опустился на ноги. — Ничья. Однако ты цепкий, ловко швырнул девяносто пять килограммов. Вольной борьбой, что ли, занимался?

— В молодости баловался, так, иногда, от случая к случаю. Потом забросил.

— Хорошо поступил.

— Что ж тут хорошего?

— То, что сейчас не было бы ничьей, лежал бы я на лопатках. Умение любую силу побеждает.

— Но и сила чего-то стоит, — возразил Громов. — Тебе ее не занимать. Наверное, пудов десять поднимаешь?

— Не пробовал. Правда, как-то раз пошел в парк культуры, смотрю, народ гогочет возле одного спортивного снаряда, знаешь, такой, с чашечкой кожаной и рейкой с отметками. Бьют по этой чашечке кулаком, и штуковинка подпрыгивает, показывает силу удара в килограммах. Вот тут я попробовал, но так и не узнал силу своего удара — все к черту разлетелось: и чашечка и рейка. Пришлось штраф платить за поломку, жаль стало хозяина — старикашку, застонал он: «Как же теперь, мне не поверят, и придется платить за снаряд». И на меня с упреком: «И откуда ты явился? Мыслимо ли с такой силой ходить по земле! Ну, а если бы по голове ты так кого-нибудь?.. Судили бы, в тюрьму законопатили». А я ведь и не знал, за всю жизнь пальцем никого не тронул, не то что в драку лезть. Дома приходилось мешки ворочать, а сколько в них пудов было, не интересовался, в голову как-то не приходила такая мысль... Знал бы свою силу, пошел бы по боксерской части. Иногда колочу «грушу», она висит на крыльце, и сегодня молотил ее до тех пор, пока шнур не оборвался.

— От этого ты и весел? — спросил Громов, все еще любуясь свежестью, которую исторгало скуластое лицо Бородина. Степан поправил фуражку, улыбаясь, молча покрутил головой и, заложив руки за спину, зашагал по бетонке. Громов достал из кармана письмо Гросулова, поравнялся со Степаном. Он полагал, что Бородин сразу заинтересуется письмом. Но тот спросил, от кого оно, положил к себе в карман, сказал:

— А знаешь, отчего я сегодня бог и царь?

— Ты прочитай письмо Гросулова, бог!

— Успеется.

- Оно касается нашей службы, прочитай...

— Сергей Петрович! — Бородин остановился, и Громов снова обратил внимание, как серые глаза Степана лучисто светятся. Он даже позавидовал, что Бородин, в сущиости-то неказистый — скулы, нос картошкой, брови неопределенной окраски, — может быть порой таким интересным и притягательным. — Сергей Петрович! — Он, как бы стесняясь чего-то, наконец продолжил: — У меня родился второй сын. От Елены получил письмо. Нас теперь четверо: Павлик, я, Елена и он! Мы его назовем знаешь как?.. Андреем... В кумовья позову, пойдешь? Парень будет во! Краснеть не придется.

— Генералом станет, — пошутил Громов, настроение Бородина начало передаваться и ему. — Конечно, генералом будет.

— Нет, сейчас за лампасами очередь большая. Чтобы их получить, надо пройти три войны, Сергей Петрович. Вон Петр Михайлович Гросулов двадцать лет ждал. А ведь мужик он неплохой, знает свое дело. Была бы на то моя власть, я бы присвоил ему генеральское звание еще раньше.

— И мне бы присвоил? — пошутил Громов.

— Ты опоздал, командир, теперь генеральские должности все заняты. За ними очередь образовалась — голова в Москве, а хвост этой очереди здесь, в Нагорном. И замыкают ее два чудака — ты и я! — Он азартно засмеялся и вытащил из кармана гросуловское письмо.

Они находились неподалеку от шлагбаума, как раз напротив герба из живых цветов. Бородин сошел с дороги, сел у клумбы. Громов тоже опустился на сухую, но еще зеленеющую траву, следя за выражением лица замполита.

«Товарищ Громов! — писал Петр Михайлович . — Прошло много времени с того дня, как мы с вами разговаривали по поводу взаимозаменяемости в боевых расчетах. Вы понимаете» о чем я веду речь? Думаю, что понимаете. У меня еще до сих пор нет ясности, от кого же исходило это начинание — лично от вас, человека (я в этом убежден), хорошо знающего порядки, организацию и структуру жизни войск, или это желание какого-либо комсомольца-энтузиаста, решившего позвать солдат к чему-то прекрасному, в чем он сам разбирается весьма смутно? Весь вопрос в том, насколько сие — квалифицированная постановка вопроса, насколько оно продумано и с точки зрения важности, и с точки зрения могущих быть недоразумений, неприятностей и для части в целом, и для нас с вами лично, ибо в конечном счете ответ держит командир. Я знаю, что твой комиссар подполковник Бородин — человек весьма энергичного нажима, такого надо ценить, но в то же время никогда не забывать, что ты командир. Степан, как вы называете своего заместителя по политической части, может увлечь и своими знаниями (они у него довольно прочные), и своей простотой суждения. Но, однако же, последнее слово должно быть за вами.

Напишите, пожалуйста, мне, как идут дела в этом направлении, что уже выявилось ценного, что можно обобщить v и порекомендовать другим частям. Пишите подробно, с указанием фамилий лиц, которые заслуживают к себе внимания как передовики учебы.

Пользуясь случаем, еще раз напоминаю: должность в моем штабе остается открытой для вас.

И поклон всей вашей семье, а также, если увидите, Михаилу Сергеевичу Водолазову, скажите ему, что я вернулся на круги своя.

Кланяюсь и жду ответа.

П. Гросулов».

— Ну как? Что скажешь? — с нетерпением спросил Громов...

— С первого взгляда в письме — всем сестрам по серьгам: я — энергичного нажима, ты — верх совершенства как командир, избавлен от всех ошибок. Николай-чудотворец! Но непонятно пишет!

— А мне кажется, очень понятно, — возразил Громов. — Самое главное, Степан, поддерживает, открыто поддерживает наши начинания.

— Пожалуй, ты прав. — подумав, согласился Бородин. — Но тогда что же тебя взволновало в этом письме?

— Отголоски старого. Понимаешь, нехорошо звучат слова, что ты — человек энергичного нажима с довольно прочными знаниями, но последнее слово должно быть за мной. Вроде бы и правильно — командир принимает решение. Но для чего эти оговорки, разве мы идем не в одной упряжке, разве мы тянем в разные стороны? —