Назим Ракха - Плакучее дерево

— А вы считаете, что он что-то говорит?

— Думаю, что да.

На щеках Блисс появились ямочки.

— Слоны и коты — похоже, вы питаете к ним слабость, мистер Мейсон.

Мейсон покраснел, хотя и был уверен, что Блисс этого не заметит.

— У меня в детстве всегда были домашние питомцы, — сказала Блисс. — Например, пес по имени Карл, его лягнула корова, и он ослеп. Потом был кот Трайк, у него было всего три лапы. Но больше всего на свете мне хотелось собственную лошадь.

— И как, вы получили ее?

Блисс рассмеялась:

— Разве что табун пластмассовых лошадок и жеребец по кличке Джек.

Мейсон сидел напротив и любовался ею. Любовался ее улыбкой, тем, как она в задумчивости морщила носик, как она наклоняла голову, и тогда волосы волной ниспадали на стол, словно упавшая на пол одежда.

— Наверно, они до сих пор в родительском доме. В какой-нибудь коробке.

— Кстати, а когда вы были там в последний раз, если не секрет?

Ее улыбки как не бывало.

— Года три назад. Работа такая — трудно куда-то вырваться. Даже сейчас мне приходится постоянно звонить и спрашивать, как дела. Я даже подумываю о том, а не взять ли мне отпуск и как следует отдохнуть целый месяц.

Мейсон подлил им обоим виски. Блисс рассказала ему, как росла на берегах Миссисипи, в симпатичном городке, в котором летом был разлит запах жимолости, а осенью — речной тины и грязи. О том, как она играла на берегу реки, как босиком бродила, где ей вздумается. Как среди поля играла с друзьями в прятки, как они ловили в болотцах рядом с рекой лягушек. Как весной с гор в долину переселялись змеи, причем их было так много, что дорожная служба была вынуждена на время перекрывать шоссе. И пока они с ней говорили, Мейсон пытался представить себе и переползающих дорогу змей, и границу детской свободы Блисс — берега великой реки.

— Это была такая идеальная жизнь… по крайней мере, какое-то время, ну или почти идеальная, черт ее побери. — Блисс опустила руку и поводила пальцами по темному дереву столешницы. — Когда сейчас я оглядываюсь назад на эти годы, то понимаю, что не имела ни малейшего понятия о том, что творилось под крышей нашего дома. Все, во что я верила, буквально все, оказалось ложью. — Она снова и снова продолжала водить по столу бледным и тонким пальцем. — И я не знаю, что там будет теперь. Отец не может себя простить. Он был сильный, мужественный человек. Таких, как он, сейчас нужно поискать. А сейчас, когда я говорила с ним, мне показалось, что он сломлен, раздавлен жизнью. Говорит, что заставил страдать всех, кого любил.

— А с вашей матерью он разговаривал?

Блисс вздохнула:

— Нет, она отказывается говорить с ним. Она простила Роббина, но не желает иметь ничего общего с моим отцом. И я не знаю, что мне теперь делать.

— Надеюсь, со временем она смягчится, как вы думаете?

В глазах у Блисс блеснули слезы.

— Право, я даже не знаю, что и думать. Я спросила у нее, когда она собирается домой, даже предложила довезти ее сама. Но она сказала, что, когда все будет кончено, она хотела бы отправиться в Блейн.

— Блейн?

— Там похоронен Шэп. Она говорит, что непременно должна его навестить. Я ее понимаю. Видите ли, мы никогда не навещали его могилу. Но она говорит, что хочет отправиться туда одна. А что будет потом — на эту тему она упорно отказывается говорить.

— Понятно, — вздохнул Мейсон, пытаясь не выдать тревогу в голосе.

— Она попросила меня сказать вам, что готова забрать вещи Дэниэла, если он до сих пор не имеет ничего против. Насколько мне известно, речь идет о каких-то рисунках.

— Да-да, он много рисовал.

— И еще, насколько мне известно, она хочет присутствовать при казни. Говорит, что тем самым способна сделать для Роббина хоть что-то. Когда вы за мной заехали, она как раз заполняла бланк заявления.

Мейсон сложил руки перед лицом. Как ни странно, он впервые не ощутил при этом никакого стыда по поводу своего физического недостатка.

— Да, такую женщину, как ваша мать, надо еще поискать.

— Верно, но, боже мой, я почти уверена, что ей этого не выдержать. Да вы сами знаете. Пусть сейчас все чинно и чисто, как в больнице, но ведь это все равно казнь. — Блисс на мгновение умолкла. — Послушайте, прошу вас. Я понимаю, что в ваших глазах наверняка похожа на ненормальную, из тех, что выступают за отмену смертной казни.

— Вы похожи на ту, кто любит собственную мать. — Мейсон взял из вазы мандарин и несколько мгновений рассматривал кожуру.

— Кто это? — Взгляд Блисс упал на фото молоденькой девушки.

— Моя дочь. Латиша.

— Та же самая, что и на портрете в вашем кабинете?

— Да. Сейчас ей шестнадцать. Она живет с матерью в Чикаго.

Блисс слегка наклонила голову. В глазах ее читался вопрос.

— Пять лет. Последний раз я видел ее пять лет назад. — Мейсон надавил большим пальцем на оранжевую кожуру мандарина, и воздух тотчас наполнился ароматом цитрусовых. — Я планирую в самое ближайшее время съездить ее навестить.

— Хотите взять отпуск?

— Что-то вроде того.

Мейсон набрал полную грудь воздуха и поведал Блисс о разговоре с генпрокурором. Рассказал про бейсбольный мяч и про вазу с наручниками.

— Так или иначе, но мы с ним резко расходимся во взглядах относительно того, как следует управлять тюрьмой.

— Он вас уволил? — Блисс была ошарашена.

Мейсон принялся бережно снимать с мандарина кожуру, чтобы не повредить сами дольки, — примерно так же, как снимают белок яйца, чтобы желток остался цел. Пустую кожуру он отложил в сторону, а сам осторожными движениями начал снимать волокна.

— В некотором роде. Кто его знает, может, мне и впрямь пора поменять место работы?

Блисс прищурилась, размышляя над тем, что только что услышала. Посидев немного в задумчивости, она подняла глаза:

— Я понимаю. Начальство было против… оно не хотело, чтобы мы навестили Роббина? — спросила она и хлопнула ладонями по столу. — Вот сукин сын. Они ответили вам отказом, я правильно вас поняла? Господи, почему вы нам сразу не сказали?

Блисс встала и подошла к комоду. На ней были черные джинсы и мягкий зеленый пуловер цвета молодой травы.

— Черт, бросал мячи, говорите. Теперь мне все понятно. Вы играли не по их правилам, и теперь они решили дать вам пинка. Вот гады!

Гораций встал, потянулся и соскочил с комода.

— Боже, знали бы вы, как я ненавижу этих политиканов! Кстати, а откуда им стало известно? — Она поднесла пальцы к губам. — Стойте. Кажется, я догадываюсь. Это тот самый тип, который досматривал нас. Такой противный гаденыш. Все эти его вопросы и улыбочки, когда мы сказали ему, к кому, собственно, приехали. Стукач. Это он донес прокурору. Готова спорить на что угодно. Он позвонил, как только мы от него вышли. Черт, ну как мне сразу в голову не пришло.