Барбара Пим - Несколько зеленых листьев

Но на гирлянды никто не глядел. Было холодно («промозгло»), и оттого, что часовня находилась под замком, в ней пахло плесенью. Все хотели воспользоваться предоставленной возможностью и осмотреть спальни, что было значительно интереснее. К тому же вечер должен был закончиться кофе у мисс Ли, который собравшиеся с нетерпением предвкушали. Тем же, кто не любил кофе или же разделял распространенный предрассудок, будто от кофе плохо спится, был обещан чай.

— Словно кофе такой крепости может кому-то помешать заснуть, — шепнула матери Эмма.

— Жаль, что Грэм не пошел с нами, — сказала Беатрис. — При нем беседа могла принять другой оборот.

— Действительно, — сказал Том, — присутствие доктора Петтифера было бы весьма кстати, но, конечно, если он работает над книгой…

— Ах, ваш друг пишет книгу! — воскликнула мисс Ли. — А на какую тему?

— Боюсь, что тема не слишком интересная, — сказала Эмма, совершая предательство по отношению к Грэму, но разве она обещала ему верность?

И все же, сказав так, она почувствовала на себе взгляд каноника Гранди, глядевшего на нее из своей серебряной рамы на фортепьяно. Свет падал на его высокий воротник священника, и ей стало неловко.

— …то есть тема сугубо специальная, — поправилась она.

— Ах, понимаю, значит, она не для широкого читателя, — промурлыкала мисс Ли, будто узнав, что читать эту книгу ей не придется, она испытала облегчение.

А Эмма с Томом снова обменялись сочувственными взглядами — второй раз за этот вечер.

Чем вернее лето близилось к концу, рождая предощущение осени и утренними туманами, и первыми опадающими листьями, и неумолимой краткостью дней, тем явственнее понимал Грэм, что в отношениях с Эммой он, как говорила его мама, применяя это выражение, помнится, даже и к его ученым занятиям в Лондонском экономическом, «откусил больше, чем в рот влезает». Правда, в данном случае он ничего не откусывал, ему все навязала сама Эмма, отправив письмо после той телевизионной передачи с его участием. Хотя, если уж на то пошло, он мог ей и не отвечать, притворившись, что никакого письма не было. Почему он послал ей тогда открытку? Из тщеславия, а может, из любопытства. Письмо Эммы ему льстило, и было интересно посмотреть, во что она превратилась. Вот он и посмотрел, теперь загадки тут нет. Их встреча не вылилась в забавное романтическое приключение, как он это себе воображал, — романтического в ней, во всяком случае, не было ничего, да и забавной, пожалуй, ее не назовешь, хотя в своеобразном юморе Эмме не откажешь. Забавной оказалась лишь мысль поселиться в лесной сторожке, где ему удалось неплохо поработать, значительно продвинув книгу, несмотря на бурную светскую жизнь в поселке и Эммину явную вовлеченность в нее, что, как ни странно, тормозило его работу. Вообще во всем виновата Клодия. Ведь если б телевизионная передача и отклик на нее Эммы не пришлись на период его недовольства Клодией, никакой Эммы сейчас рядом с ним и в помине бы не было. И не гулять бы им по лесу этим знойным сентябрьским днем после несытного завтрака.

— Этот край леса я, по существу, знаю мало, — говорила Эмма, — хотя меня всегда интриговало его название — роща Сенгебрил. Как ты думаешь, откуда могло здесь появиться такое название? Ректор считает, что оно восходит еще к тем временам, когда здешние земли принадлежали общине святого Гавриила.

— Весьма вероятная вещь, — скучным голосом отвечал Грэм. Он не хотел этой прогулки и теперь чувствовал, что он, используя другое выражение, почерпнутое из его детства, «еле плетется».

— Жаль, что ты не ходил с нами в усадьбу, — сказала Эмма. — Интересный был вечер.

— Я пытался тогда кончить черновик, — сказал Грэм, — и не хотел прерываться.

На самом деле он не присоединился к экскурсии, предвидя общество и разговоры те же, что и на «завтраке голодающих». А потом ему вовсе неохота прослыть в поселке неразлучным спутником Эммы или ее «ухажером».

— А здесь, по-моему, живут, — переменив тему, сказала Эмма. — Погляди туда, за деревья.

За деревьями виднелась низкая кровля, за ней еще одна, и третья, обнаруживая несколько хижин с аккуратной коробочкой гаража возле каждой.

— Какой безобразный вид! — воскликнула Эмма, — совсем не то, чего можно было ожидать или на что рассчитывать, отправляясь в рощу с таким звучным названием.

— Ну, должны же люди где-то жить, — запальчиво возразил Грэм, хотя к чему было спорить? Совершенно очевидно, что хижины, которые свободно можно было бы назвать хибарами, безобразны и неуместны.

— Прощай, моя мечта о романтической роще Сенгебрил, — печально сказала Эмма.

Они шли по разбитой дороге, которую обитатели хижин использовали для сообщения с поселком, а потом по тропинке, поросшей по краям невысокой травой и хилым кустарником и ведущей к еще одному приземистому строению поодаль. И тут вдруг повеяло каким-то ужасающим запахом. Сначала они вообще не могли его ни с чем связать, хотя, приблизившись к источнику запаха, Грэм вдруг вспомнил поездки к бабушке в деревню и запах птичника, который он помогал там чистить. Что бы это могло быть? Ни Грэм, ни Эмма сначала не сказали ни слова, словно сочтя запах этот какой-то непристойностью, которую они, будучи знакомы друг с другом не так хорошо и находясь в отношениях не столь близких, обсуждать не могли. Грэму опять вспомнился бабушкин птичник, но откуда эта вонь в таком пустынном месте? Однако, когда они подошли поближе, все разъяснилось, причем Грэм оказался прав. Когда длинное унылое строение вполне обозначилось перед их глазами, молчание было нарушено.

— Боже милостивый, — воскликнул Грэм, — да это же и есть птичник, по всей видимости, пустующий, без птицы, но ведь запах так легко не выветривается.

— Конечно. Я припомнила, как Дафна Дэгнелл рассказывала мне, что у сына миссис Дайер была где-то здесь птицефабрика. Так это, верно, она и есть.

— Он прогорел?

— По-моему, да — прогорел, как водится, и занялся скупкой подержанных вещей, а сейчас у него лавка, которую сам он называет «антикварной». — Ей вспомнилась карточка «Одежда усопших принимается в чистом виде», но вслух она ничего не сказала. Слова эти вполне сочетались с их прогулкой, выражая, как это ни прискорбно, суть их отношений, теперь с концом лета также подходивших к естественному концу.

— Цыплята… ведь правда, они как-то ассоциируются с неудачей, несчастьем? — лениво, словно только для поддержания разговора, заметил Грэм. — Я имею в виду литературу — все эти истории о птичьих фермах и фермерах конца первой мировой войны.

— Но это не просто птичья ферма. В птицефабрике есть что-то противоестественное… эта скученность птиц… — пояснила она, сама удивляясь тому, какую чушь несет.