Виктор Голявкин - Избранные

— Покажи туфли. — Сам он на вид бледный, руки дрожат.

Дочка снимает нехотя туфли.

— Нельзя без спроса! — грозно кричит он. И туфли превращает в труху.

— Ты лишил туфель свою жену!

Она достает другие, такие же туфли, проворно надевает их на ноги и убегает из дома.

Отец остается обалделый и еще больше озадаченный. Не сочувствовать ему невозможно. Я и дочке начинаю сочувствовать.

И тут отца осенило: может, у нее туфли для бизнеса и есть еще?

И он лихорадочно начал искать третью пару.

Мы с ним жили в одном доме, вместе росли. В доме было соседей полно, но, кроме него, никто не оставил у меня сколько-нибудь значительных воспоминаний.

Еще в школе он сказал мне банальную фразу, и я помню ее до сих пор:

— Не нужно делать того, что тебе не нравится. Или стараться делать меньше. А лучше вовсе не делать.

Я не успел спросить, что он конкретно имеет в виду, он уже пошел в другую сторону. И так всю жизнь — невозможно было спросить что-нибудь разъяснить, он всегда уходил в сторону. Оттого, наверно, и производил на меня устойчивое впечатление. Сказанные им короткие хлесткие фразы как бы навечно западали мне в мозг и долго сверлили своей энергией и загадочностью…

Я только было собрался читать роман знаменитого классика, как он будто приговорил меня:

— Я не терплю толстых книг. Они не для меня. Они для толстых. Пусть заплывшие салом читают их в гамаках. Кому тяжело носить свой жир, легко прочесть толстую книгу. Для меня толстая книга тяжела. Нет, толстые книги не для меня…

Верите ли, под влиянием его речи я так никогда и не прочел той книги…

Он вылетал из школы, ветер широко раздувал полы его плаща.

— Ты куда? — попался я ему навстречу.

— Старик, — сказал он, едва задержавшись (в то время модно было говорить друг другу «старик»), — ничего не могу учить. Никогда ничего не учил и не собираюсь впредь этого делать. Не понимаю, зачем нужно что-то учить? Склоненные над книгами головы меня пугают. Ведь потом они все тараторят одно и то же, как попугаи. Потом станут считаться умными и награждать друг друга учеными званиями.

Оказывается, в тот момент он навсегда уходил из школы. Он бросил школу без сожаления.

Как ни странно, позже мы оказались с ним на одном факультете. Случайное совпадение сильно меня удивило: как же так вышло? Но спрашивать, я знал, было бесполезно — отмахнется, отговорится, слукавит.

Мое удивление не проходило, а в один прекрасный миг встречи с ним на факультете усилилось.

— Для меня многое мука, старик. И особенно лекции. Я посылал бы на лекции провинившихся. А приговоренных заставлял бы слушать их с утра до вечера — уверен, это их в миг бы доконало. Лекция журчит назойливо. Вливается в мозг и оседает там копотью. Я вижу немало людей с копчеными мозгами. Меня удивляет их юркость. Они всегда знают то, что можно не знать. И не знают простого и главного. Я не мог не принять сказанное на свой счет…

Случайно я проходил мимо городского спортивного зала. Окна зала выходят на улицу и облеплены десятками приплюснутых к стеклам лиц. Люди с удивлением глядят с улицы в зал. Я тоже заглянул.

Боксеры прыгают и носятся по залу, бьют по воздух, по грушам, бьют друг друга — идет тренировка. Один голый и мокрый — из душа — влетел прямо на ринг. Он знает, что в зал смотрят люди, потому корчит уморительные гримасы, пляшет как ненормальный. Играет на губной гармошке. С него стекает вода, он прыгает и корчится, словно чертик. То, на что уставились люди, отчаянно болтается между ног. Прижатые к стеклам глаза расширяются от удивления. Вероятно, думают, он сумасшедший. Кто бы, вы думали, это был? Это был он. Темперамент увлек его на ринг. И он, я слышал, выступал на ринге за любое спортивное общество, которое его приглашало. Большей частью он выигрывал схватки. У него была уйма грамот. «Я могу своими грамотами обклеить все стены», — весело бахвалился он и раздавал значки во дворе восторженным ребятишкам, сам радуясь как ребенок.

В ту пору он любил гонять на мотоцикле и мелькал во всех концах города под милицейский свист, всегда не вовремя бешено урчал во дворе. Он любил свой мотоцикл и перекрашивал его в различные цвета — в зеленый, красный, синий, фиолетовый…

А мне снилось каждую ночь, будто мне вышибают зубы. Сон был дурной, и я ждал, когда настанет худо. Каждую ночь я со страхом шел спать. Я боялся сна, который повторялся уже которую ночь. Вставал утром и, таращась в зеркало, проверял свои зубы. Сон отравлял мне жизнь. Я старался больше сидеть дома, никуда не ходил. Страх овладел мною. Лицо у меня похудело, поблекли глаза, одна щека стала нервно дергаться. Большую часть времени я лежал, слушал завывания его мотоцикла. Страшные мысли лезли мне в голову.

А ночью я видел тот же сон. Я видел себя с беззубым ртом. Утром дергал зубы, сомневаясь в их крепости. Как мне казалось, некоторые уже шатались, чего раньше не было.

У меня пропал аппетит, навалилось унынье. Я ждал чего-то ужасного.

Вот затарахтел мотоцикл, я проснулся, встал с кровати, хотел одеваться. Я потянулся за рубашкой, висевшей на спинке стула, сделал резкое движение и, потеряв равновесие, упал. Моя челюсть лязгнула о спинку кровати. Я вышиб себе передние зубы. Вот она, беда, пришла наконец — прошла. Я почувствовал облегчение и даже улыбнулся…

В душе была пустота, я вышел на улицу.

Фонарные столбы мчатся в перспективу, скрипят фонари на столбах от ветра, пересекая небо. Мелькают между столбами люди. В тумане силуэтятся мосты. Бороздится река огнями. Рябится вода. Волнуется небо. Хлещет дождь.

Его мотоцикл у пивной, желтый на этот раз. Спасаясь от дождя, вхожу в пивную. Там музыка, перекошенные лица. Дым. Смех. Веселье.

Он подзывает меня, и я подхожу. Ангелок сидит за столом рядом с ним. По бокам будто крылышки. Лицо как у барашка. Волосики курчавые, носик вздернут. Сидит, отпивает пиво и слегка сопит. Взглянула на меня — слегка смутилась, опустила в кружку глазки.

Я старался не открывать свой беззубый рот, но все равно получил от него непременную отповедь.

— Не смотри на нее волком. Мы с тобой ведь тоже пиво пьем. Только у нас желудки железные. Скулы будто из бронзы и крепко присобачены челюсти. Пиво конечно же не для ангелов.

Ангелица смутилась, опустила головку.

— Мне, видишь ли, захотелось рвануть с ней в небо, — шутил и смеялся он.

Ангелица скоро встала, он мгновенно двинул за ней, едва успел кивнуть мне. Мотоцикл просвистел мимо окон.

Разговаривал в тот период он только в шутливом гоне. Например, вот так: «Улыбка красотки меня волнует. Улыбки десятка женщин проходят по мне рябью. Сотни улыбок охватывают меня волной. Больше улыбок — больше волн у меня в крови. От моря улыбок тело мое штормит. Кровь бесится, словно в бурю.