Генрих Сапгир - Летящий и спящий

— А как же реальность?

— Время и фабрикует реальность, и уничтожает ее.

— Где же истина? — недоумевал я.

— Где ей быть? Истина на дне, как сказал мудрец, — ответил Вергилий, пытаясь выловить вишенку из бокала.

Все было выпито — и мы нырнули на дно.

Когда мы выплыли, вокруг была темнота, которая постепенно сгустилась в причудливые облики не то зверей, не то людей. Все мы — не то звери, не то люди — барахтались в каких-то помоях. Но окружающие, пожалуй, чувствовали себя как на всемирно известном пляже в Рио-де-Жанейро. Они обменивались любезностями, ныряли куда-то вместе и появлялись оттуда заметно повеселевшие. Некоторые жадно хлебали помои, видно, не нахлебались вдосталь там, наверху.

— Привет, старик, — обратился ко мне, да, это был он, конечно, он — известный теперь скульптор, он всегда был похож на жабу — теперь в особенности.

— А я думал, ты в Нью-Йорке, — не подумав, сказал я, тут же пожалев об этом.

— А где же я, по-твоему? — в свою очередь удивился он. — Я в своей мастерской на Пятой авеню — на тридцатом этаже. Сейчас я тебе приготовлю томат-водку. Я слышал, у тебя неприятности. У меня все о’кей.

— У меня все о’кей, — повторял он вверх, по-жабьи улыбаясь, погружаясь в густые помои.

Боже мой! из темных волн на меня смотрело оплывшее лицо моей давней приятельницы. Как она постарела! Она была похожа на утопленницу. Да и я, наверное, выглядел здесь не лучшим образом.

— А ты настоящий толстяк, — обратилась ко мне толстуха. — Потолстел, брюхо наел, по-дружески тебе скажу. Не правда ли, я совсем не изменилась? Приятно тебя видеть. Слушай, только тебе, по секрету, это клубок змей, никому здесь не доверяй. Этот давно в погонах, этот — полковник, а помнишь этого? — не меньше чем генерал, да он у них тайный мафиози! Вот и делай им добро… Нет, здесь жить можно… Я еще держусь… А вот Сонька…

Она еще продолжала говорить, цепляясь за меня своими маленькими скользкими ручками, я, выдираясь, выбираясь, с ужасом думал: «Они же совершенно не понимают, где находятся».

— Люди постоянно обманывают сами себя, — будто подслушав мои мысли, заметил Вергилий, купаясь рядом в помоях. — Ничего другого им не остается.

— Так вот какая истина пребывает на дне! — воскликнул я.

— Истина на дне! Истина на дне! — подхватили вокруг истошные пропитые голоса. — Выпьем за. Выпьем против. Выпьем, потому что. Выпьем, несмотря…

— Вытащи меня отсюда! — взмолился я.

И во мгновение ока мы вылетели из этого живого супа, как пробка из бутылки.

Бесконечно вверх уходила, смутно поблескивая, металлическая, слегка вогнутая стена…

И вдруг мы оказались на вершине, блестящей и гладкой, под совершенно голубым небом.

Внизу, насколько хватал взгляд, к нам ползли люди — на животе, раскорячившись, как лягушки, они делали невероятные усилия, чтобы удержаться на полированной поверхности. Некоторым это удавалось, и они, извиваясь всем телом, как змеи, старались продвинуться дальше сантиметр за сантиметром. Но не удержавшись — еще не понимая, что они скользят вниз, с безумной надеждой в расширенных зрачках уходили вниз, как иные уходят из жизни, и летели стремглав все быстрее и быстрее при общем хохоте. Снизу они грозили кулаками недосягаемой спокойной вершине и, мне казалось, нам, стоящим на ней.

— Мы на самом верху, — торжественно объявил Вергилий.

Я даже почувствовал некоторую гордость, что вот, мол, мы здесь, куда многие… и так сказать… да и что говорить… Я окинул широким взором наши владения — и онемел: мы стояли на самой пупочке блестящей крышки гигантской кастрюли. Крышка была выше Арарата, но это ее не спасало. Даже библейская крышка все равно крышка, и накрывала она пусть тоже библейскую, но кастрюлю.

— Не может быть, — прошептал я. — Мир похож на кастрюлю!

— Ошибаешься, он похож на чайник, — спокойно возразил мне Вергилий, любуясь картиной, открывавшейся внизу.

Я снова посмотрел вниз — нет, этого быть не может! Теперь мы стояли на крышке планетарного фаянсового чайника в голубой цветочек. Вокруг сияли шесть чашек на своих блюдцах — это были другие миры в своих орбитах. А дальше светилось множество сервизов с различными узорами. Вселенная.

— Врете вы все, достопочтенные, мир похож на мою лысину, — не понял я, сказала или подумала подозрительная личность в простыне без штанов. «Забираются сюда всякие! И как только их пускают»! — возмутился я про себя.

А Вергилий склонил голову и с уважением произнес:

— Вы правы, уважаемый Сократ, мир похож на вашу божественную лысину и так же рождает множество идей.

— А сообщество лысых — наша Галактика, молодой человек, — сказал Сократ, лукаво глянув на меня.

Я не нашелся, что ответить, потому что, еще посмотрев вокруг, увидел: действительно, мы стоим на лысине Сократа, и сам Сократ преспокойно стоит на своей лысине и разговаривает с толпой лысых античных мудрецов, которые и есть наша Галактика.

— …и еще мир похож на множество различных вещей, вéдомых нам и невéдомых, — донеслись до меня слова мудреца. — Достаточно только представить себе какую-либо идею — и сразу мир воплощает ее в наших глазах, потому что он и то, и другое, и третье — все вместе — и совершенно на все это не похож по своей сущности. Мир идентичен сам себе. В этом отличие мира от человеческой личности, которая сама себе никак не идентична…

— Поэтому между реальностью и разумом возможен контакт только на условном уровне, на любом, который разум может себе представить. А он может представить многое… — это уже произнес Вергилий, сидя на подоконнике моей террасы.

За окном был сад и луна. Что-то трепетало почти неслышно внизу в темноте. «Ветер шевелит листья у дороги времени», — почему-то подумал я.

Но самое яркое впечатление от всего, что было: на вершине мира, похожего на кастрюлю, стоит Сократ и беседует с зеленым кузнечиком, который сидит на его ладони.

Во-первых, живем на свете мы, а во-вторых, мы сила, и мы всегда правильно думаем. Кто мы? Мы из переулка, мы с ближайшего завода, мы из НИИ-лаборатории, мы со двора, из ДЭЗа, мы из пивной-пивбара, мы из подвала-спортзала. Вообще мы. И все у нас нормально.

А тут один парень в никого влюбился. Сидит на скамейке, руку поверх забросил, словно кого обнимает. А никого нет. Женька Щербатый говорит:

— Это невидимка. Сейчас я на нее сяду.

Сел. И схлопотал, конечно. Мы вмешиваться не стали, его девушка, а если она невидимка, все-таки свинство на нее толстой Женькиной жопой садиться.

В общем, видим: в кино он ей тоже — билет покупает, на одном месте сам сидит, другое пустое — она занимает. Кто подойдет, «занято» говорит. Может, и прав, если взял билет, значит, «занято». Все-таки забавно — есть она там или нет?