Генрих Сапгир - Летящий и спящий

— Я все понял, ребята. Он ее себе придумывает, — сказал Женька.

— Читал я про такое в «Юности». (Не в юности, не подумайте, а в журнале «Юность» — в юности, по-моему, он вообще ничего не читал.)

— Врешь, — говорим.

— Бля буду! Был такой знаменитый скульптор в Греции, так похоже девушку вылепил, что она, не будь дура, ожила. И полюбила. Пиг миллион его звали.

— Вот и врешь, — снова сказали мы. — Такого имени быть не может. Это же «миллион свиней» по-английски.

И прозвали мы влюбленного парня Пиг миллион.

— Одолжи, Пиг миллион, пятерку.

— Пойдем, Пиг миллион, купаться.

Ничего, отзывается. Мы тоже каждый кличку свою имеем, кто приличную — это еще повезло, а кто такую, что сразу не выговоришь, запнешься. Мы — это кто, вы думаете? Мы — это мы. Мы всегда правильно думаем и нормально живем.

После работы мы с девочками из общежития обнимаемся — летом в парке, зимой, когда подруга из комнаты уйдет. Это еще мягко сказано, обнимаемся. А что? Мы тоже люди, и все у нас по-людски. Правда, девчонки в кустах, как поросята, визжат, если не сказать, как свиньи, так что это у нас Пиг миллион, а не у него.

Идет он по главной аллее, как в кино, под белыми фонарями пустоту обнимает. А что, имеет право. А то бы мы его сразу отвадили, если бы не с нашего двора был. Отец у него в ОБХСС работал. Вот еще почему мы его бить не стали (Женька не раз подбивал, а не стали). Начали мы ее видеть — рядом с ним видеть — и каждый раз другую.

— Ничего себе брюнеточка, — захлебывался Женька Щербатый. — Вчера — родители уехали — к себе вел — на лестнице видел — симпатичная.

— Такая полная крашеная блондинка на балконе у него стояла, — рассказывал Петр по кличке Я Вам Наработаю. — Старше Пига раза в два.

— Тоненькая и зеленая, — отметил Сашка. — Лаборант.

— Нет, ребята, — сказал я. — Видел я ее, как вот вас сейчас, четыре груди, две жопы и коса толстая с кулак. Врать не буду, хотя сам удивляюсь.

— Может, у него каждый раз новая? — предположил Витька Слюнтяй Сопли Подбери.

— Парень скромный, не похоже, — возразил Петр Я Вам Наработаю.

Спросили мы у Пига. Сначала глаза на нас выпучил. Потом засмеялся.

— Да никого у меня нет… (вздохнул). И видно, не будет.

— Кого же мы видели? Ведь мы все видели — и все разных. Красивых.

— Я бы не прочь такую! — мечтательно сказал Вадик Сочинитель Подотрись.

— Ты нас загипнотизировал, — решил Женька Щербатый. — И мы тебя сейчас будем бить.

— А может, вы, ребята, каждый свою — о ком мечтали, того и видели?

— А что? Может, он и прав, — переглянулись мы.

Мы — это кто? Мы — это мы, всякий вам скажет. Мы из биллиардной — мы из пивбара — мы из подвала, что есть, то и видим.

— А ты кого видишь? — спрашиваем. — Все ходишь, выдумываешь, тискаешь, «трахаешь», наверное, а какая она — нам непонятно.

— Да такая… вам не понять, — говорит.

— Нарисуй ее нам, кто тебе мешает.

Он взял и нарисовал — подробно, от туфелек-импорт до черной челки.

Посмотрели мы на рисунок. Поставил я на садовый стол свой двухкассетник «Шарп», нажал клавишу, врубил «битлов» и говорю:

— Пляши.

— Зачем плясать? — не понимает Пиг миллион.

— Дурак ты, Пиг миллион, мечта твоя в новом доме на углу живет. Валентиной зовут, недавно переехали.

— Не может быть! — даже побелел весь.

— Короче, могу познакомить. Полагается с тебя, Пиг, — говорю, а сам, не знаю чему, радуюсь.

Познакомили мы их… Мы ведь это — сила. Мы со двора — мы с завода — мы из спортзала… Короче, поженились, уже дети бегают.

Одного я понять не могу: материалист он или идеалист? Если материалист, все ясно: видел где-то, начисто забыл и показалось ему, что придумал такую — с челкой. А если идеалист, так ведь он ее сам сочинил да еще рядом поселил — короче, чудеса, да и только.

Рассказал я про этот случай по-пьянке одному писателю во дворе. Толстяк солидный, с американским кокер-спаниелем гуляет, есть порода такая — курносая, лохматая, не кусается. Так вот, писатель мне сказал:

— Может быть, и сочинил девушку, бывает. Приведу я вам (это мне) такой пример. В Гетеборге — давно это было — поспорили два немецких профессора. «Категорически утверждаю, герр профессор, — говорит один, — что способен силой собственного духа родить верблюда, которого, кстати, никогда не видел».

«Категорически возражаю, — смеется другой, — как же вы можете родить верблюда, если вы и сына родить не сумели? Прошу прощения, уважаемый герр, но всем в Гетеборге известно: у вас две прелестные дочери».

Уперся тот, как дуб из германской рощи, мол, дочерей он родил не силой духа, как известно, а философский опыт поставить необходимо.

Поставили они этот опыт. Заперся герр профессор в своем кабинете с вечера, другой герр профессор наложил на дверь сургучную печать. На следующий день дверь кабинета благополучно распечатали — и все увидели: герр профессор исключительно силой собственного духа родил верблюда-дромадера, лохматого, как американский кокер-спаниель, с челкой.

Прочитал в газете. И подумал: «А со мной ничего такого не случалось. Никаких чудес. Жизнь моя похожа на анекдот без соли. Будто рассказывает меня какой-то неопытный рассказчик: то и дело сбивается, заносит его не туда, без конца повторяется парнишка — все до сути добраться не может. А ведь что-то, я чувствую, во мне есть!»

Некоторое внутреннее нетерпение поселилось в нем. Стал озираться. Высовываться из своего укрытия. Достаточно взрослый определившийся человек. Все думал, как сойти с этой наезженной колеи?

Познакомиться с авантюристкой, а? Вообще что-нибудь, чтобы обобрали, что ли! Испытать страх, ужас, страсть, греховность! Ну, познакомился. Ну, испытал страсть и греховность. Напился, бумажник вытащили. Доехал ночью на такси не помнит как. Жена плакала.

«Вялая я личность, вот что. Ни рыба ни мясо. Наверно, не романтик. Все у меня нормальнее не придумаешь. Но ведь сколько на свете невиданного, сумасшедшего! И ведь с другими случается».

Начал он примечать и выжидать. Как охотник в лесу. И однажды…

Открывается в комнату дверь. Сама открывается, сквозняка будто нет. Чуть слышно поскрипывают петли, ползет, привлекая к себе настороженное внимание, белое безликое полотнище со стертым внизу углом, с процарапанной наискось фрамугой. И появляется нечто как дуновение. Нервы его напрягаются. Он уже не один.

Нечто, не проявляя к нему интереса, осваивается здесь в комнате, действует не совсем понятно, вообще шарит повсюду. Некое безвидное пламя перепархивает со стула на стол, выдвигает ящики шкафа, забирается туда, шурудит в вещах.

Нет, не привидение. Но почему-то он знает: общение небезопасно.

Протянул руку с первым, что подвернулось — с книжкой в мягком переплете. Будто выдернуло из руки, некоторое время плывет в воздухе, затем шлепается на паркет.