Альберто Бевилакуа - Скандальная молодость

Он тщательно разрабатывал свое появление на зубчатой верхушке Сан Джакомо, зная, с каким важным и таинственным видом жрецы и короли предстают перед народом, устремляя взор куда-то вдаль; а те, кто внизу, говорят: кто знает, может, они видят то, что от нас сокрыто, хотя на самом деле ничего такого они не видят: их сила, как и сила Челли, заключается просто в умении выбрать место повыше.

— От Мезолы до Монвизо, — заявлял он, — я выведу вас из хлевов, свинарников и ваших домов, которые отличаются от свинарников только тем, что больше по размеру; я выведу вас, ибо я этого хочу. Я мог бы привести вам, как это делают другие, десятки причин, оправдывающих мою жажду власти, но не буду. И в этом доказательство моей искренности.

Все это были совершенно пустые слова, тем не менее они приводили в восторг крестьян, разуверившихся во всех богах, запутавшихся в идеалах или неспособных понять какую-либо идею и, таким образом, овладеть ею.

Челли надеялся, что его голос дойдет до болотистых заводей и пойменных участков реки, где страдали от болезней самые смиренные, до фронтов, на которых смерть косила не господ, а слуг, и не было для них другой купели, кроме земли, которую они испокон веков обрабатывали для тех, кого он называл генералами бойни:

— Куда, если не на скотные рынки слуг, бежит каждый день тот, кого называют Био ди Гьяре — деревенский посыльный, который разносит весть о погибших в окопах, нажимая на педали своего велосипеда с таким же удовольствием, с каким приходский священник из Бертеди, всем известный человеконенавистник, нажимает на басы своего органа?

И вот Челли спустился с башни, сел на коня и во главе колонны мужчин и женщин отправился в путь вдоль каналов Монтеджаны, и повсюду его встречали криками: а вот и колонна Челли! Эта толпа была вооружена ружьями, вилами и кнутами, которыми их веками хлестали хозяева, и факелами, и распевала песню в честь Челли Освободителя. Они стучались в двери, окружали причалы, во весь голос выкрикивая радостную весть, и, стиснув зубы, упорно шли вперед по песчаным равнинам, стремясь настичь неведомое, а в качестве оправдания говорили: мы, в сущности, не более сумасшедшие, чем все остальные.

К знамени Командующего присоединилось все, что казалось символом: знамена святых, пестрые занавесы бродячих цирков, орлы, изобретенные тиранами, а также карты Священного Писания с изображением лабиринтов Рая и Ада, которые помогали сориентироваться и не сбиться с пути.

Изи была недовольна: о Челли я хочу знать совсем другое, он ненормальный и, значит, ценен своими скрытыми пороками, а не явным безумием.

Я все еще не понимала. Как и в случае с Доном Мазетти, лишенным сана священником, который устроил скандал в Епископстве Реджо, было странно, что он нравится Изи. Она спрашивала меня: и что же дальше? Я отвечала: он клянется, что прекратит военные действия, и поэтому воздвиг с помощью лодочников из Бокка ди Ганда каменный алтарь в виде пирамиды и молится на его вершине. А еще что? — не отставала Изи.

Ничего, уверяла я, а это что, не странно? И это было действительно странно, ведь в это время дождь неделями хлестал по деревьям, ломая ветки, крыши домов проваливались под его напором, а груды мертвых чаек разлагались в оросительных каналах Корте Булгарина, мешая кораблям выходить в открытое море. Но Дон Мазетти не спускался с пирамиды и, хотя его молитва не оказывала никакого влияния вообще ни на что, не говоря уж о военных действиях, она была исполнена того покоя, который царит на земле цветущего миндаля и городов с воротами из чистого золота — я видела их потом в таинственных краях, где мне довелось побывать.

Это тебе этого достаточно, возмущалась Изи, потому что ты уже утратила чувство стыда. О том, что тайно движет миром и изменяет его, она и слушать не желала — ее интересовали только мелкие или крупные преступления, которые делают человеческую душу уязвимой.

И тогда я убедилась, что она пользовалась мной и моими рассказами для того, чтобы шантажировать мужчин и женщин.

Я спросила ее: итак, это правда?

А Изи мне ответила: если и правда, то не тебе меня судить.

Меня охватило какое-то странное спокойствие: хорошо, притворилась я, вы правы. И, повысив голос, с небрежным видом, чтобы скрыть, что я собираюсь сделать, продолжила: вы увидите, сколько у меня для вас замечательных историй, одна другой удивительнее.

Поняв, что я передвигаю вещи, она без тени подозрения спросила: что ты делаешь?

Порядок навожу, ответила я.

Она сказала: я тебе благодарна. Я знаю, что служанки воруют и не заботятся обо мне; что бы я без тебя делала? Мы всегда будем вместе?

Всегда, успокоила я ее.

Потом я закрыла и жалюзи, и внутренние ставни. В комнату больше не проникало ни одного луча света. Я поставила зеркало перед окном, развернув отражающей поверхностью к креслу Изи. Последнее, что я увидела, были ее ноги, голые и неподвижные, в желтых тапочках.

Я заперла дверь, осторожно повернув ключ, который потом выбросила в канаву; уходя, я думала о том, что, когда в комнате стало темно, я сама почувствовала, что задыхаюсь, и на миг испытала страх. Итак, завтра Изи не увидит ни солнца, ни тополя, и будет ждать, думая, что ночь оказалась длиннее, чем она предполагала, и иллюзии и надежды усилят это ожидание, и оно продлится дольше, чем длится век человеческий.

Но на первом понтоне в Коломбаре я оглянулась и обнаружила, что во всех окнах по фасаду палаццо горят хорошо знакомые мне старые светильники, отчего дворец казался неким царством, населенным немыми, однако способными выжить, что бы ни происходило и в какую бы страшную бездну ни рушились столетия. Я бы закричала, если бы уже не научилась понимать причину того, что происходит.

Много дней она шла на восток и наконец увидела палатки дезертиров на плато Маркезана: освещенные изнутри лампами, отливающие белизной и золотом в лучах заходящего солнца, они казались сказочными дворцами.

Она подошла к ним в самом начале ночи, неся с собой веселье голода.

Никто не спал. Они сидели, нахохлившись, охваченные досадой, и чутко реагировали на исходящую от теней угрозу. Кто-то хватался за ружье, услышав плеск воды у створок шлюзов или дыхание песка на границах. Кто-то исчезал в глубокой тьме с белым флагом в руках. Они никого не ждали, уверенные, что мир никогда не сможет их настичь. Днем они спали, распространяя животный запах, от которого перехватывало горло.

На плацу — бутыли с вином и продукты. Столб с вывеской: «Полк „Ничто“». Прибывали всадники и объявляли по бумаге:

— Обвиняются в дезертирстве!

Присутствие Дзелии заставило их воспрянуть духом.

Они организовали футбольный турнир, сходили в Борго Санти и вернулись, ведя на поводу мулов, нагруженных свежим хлебом; офицеры снова начали отдавать приказы. Некоторые призывники были из области Венето, все, как один, ростом были не меньше метра восьмидесяти: Дзелия любила смотреть, как они стоят в строю, пока военный капельмейстер дирижирует импровизированным духовым оркестром, музыканты которого бродили по естественным эскарпам, тщетно пытаясь найти в засыпавшем их песке какую-нибудь причину для исполнения маршей, которые в окружающей пустоте в конце концов начинали звучать печально. Погруженные в солнце, лишенные теней, они, казалось, обращаются к стаям грачей, застывших в неподвижности на стерне.