Альберто Бевилакуа - Скандальная молодость

У всех прибывающих в лагерь снимали с погон звездочки.

Однажды вечером одновременно зажглись все лампы и появился полковой священник в рясе, которая была ему заметно велика. Он остановился на плацу и, глядя себе под ноги, ждал, пока ему вынесут приговор: подбородок ему оторвало гранатой и целлулоидный воротничок закрывал половину лица. Один из дезертиров вышел из строя, взял его за руку и опустился перед ним на колени. Они застыли в молчании, ибо ни молитв, ни слов у них больше не было. Все, наблюдавшие эту залитую возвещающим катастрофу светом луны сцену, затаили дыхание.

Потом появился француз по прозвищу Ханси, который, прощаясь, говорил: реву а . И еще один, в парадной форме, по прозвищу Пруссак.

Лошади без всадников галопом проносились через лагерь и исчезали в дюнах. Однажды пришли какие-то дозорные, которые, казалось, возвращались с поля битвы: солдаты опирались на ружья и палки и еле двигались, сгибаясь под тяжестью снаряжения, а лица у них были того же цвета, что и шинели. В последующие дни они, не обращая внимания на то, что все смотрели на них с ненавистью, держались так, словно все еще находились в окопах. Они пели: наша ненависть к тебе безгранична — и мы от нее не отречемся — ни на земле, ни в море — мы ненавидим сердцем — мы ненавидим руками — наша ненависть неудержима и непобедима — это ненависть дезертиров.

Дзелия слушала, не понимая, к кому они обращаются.

Они принесли несколько ящиков украденных где-то медалей, серебряных и бронзовых, и вручали их друг другу, смеясь, или, наоборот, торжественно, с подъемом знамени. Потом они начали торговать ими в ближайших деревнях, что их и погубило.

Дзелия ходила умываться вместе с дезертирами. За обломками скал, похожими на выбросившихся на отмель китов, скрывались хрустальные старые русла, и там они раздевались донага и погружались в воду. Река вдохновляла на безумства, и местные девушки с завистью наблюдали за ними с защитных кольцевых дамб, но подойти не отваживались. Звучала музыка, и Ханси своим прекрасным голосом пел гимн любви.

Лаская тела, которые, освободившись от военной формы, теряли свой варварский облик, она замечала, что вдыхает жизнь в чистый язык дружбы, и вспоминала о некрополях из рассказов Фламандца, об изображенных там сценах пиров, на которых мужчины выглядели застывшими в неподвижности леопардами, а женщины воплощали неуверенность в собственной судьбе. Как некрополь, лагерь дезертиров уходил от трагедии мира в добровольное изгнание.

Прежде чем покинуть старые русла, они пережидали, пока конный патруль карабинеров, который каждый вечер совершал обход, притворяясь, что не замечает их, не исчезнет вдали в лучах заката. Во главе колонны, отделившись от спутников, с видом строптивого быка скакал капитан, и на всем участке покрытого галькой берега держал правую руку поднятой, словно священнослужитель, предостерегающий грешников. На многих дезертиров его белая перчатка, ослепительно сияющая в лучах заходящего солнца, действовала завораживающе. Некоторые пытались бежать, чтобы укрыться от этого грозного благословения, но товарищи их не пускали.

Самым важным событием стало прибытие того, кого впоследствии прозвали Человечным Полковником. Чрезвычайно элегантный, в наброшенной на плечи шинели и до блеска начищенных сапогах, он, едва сойдя с лошади, принялся отдавать приказания, в которых можно было обнаружить какой угодно смысл, кроме военного, и произносить апокалиптические фразы вроде того, что солнце устало сиять, и Вселенная погрузится во мрак. Разум его был ошеломлен — как говорили — тем, что он слишком долго слышал только звук канонад и перестрелок. Иногда он целыми днями просиживал на вынесенном на плац стуле, погрузившись в сон; а иногда взбирался на самую высшую точку Маркезаны и оттуда обращался с пламенными воззваниями к несуществующему войску или к какому-нибудь растерянному дезертиру, или чаще всего к Дзелии, которая, усевшись прямо на песок между дюнами, изображала публику, чтобы он чувствовал себя не таким сумасшедшим и не таким одиноким.

— Tabula rasa нашего прошлого! — кричал он. — Да здравствует несознательное общество! Война войне!

Хотя перед ним не было никого, кроме девчонки и туч комаров, он отдавал приказы стрелять и сообщал траекторию невидимому командиру расчета. При каждом известии о победе он повторял: прекратить огонь; а в знак траура уединялся на высоте, отказываясь от пищи. Одну из амбразур он превратил в обсерваторию, в которой была даже подзорная труба, хотя для наблюдений только и было, что пустыня и чайки на горизонте. Потом он разражался рыданиями.

После последнего сражения под Изонцо, подробности которого доходили постепенно, преувеличенные сказочными голосами сухого русла, полковник появился с ручной гранатой, прижатой к груди; видели, как он ушел в мрачную желтизну округлых обломков горных пород, чтобы к вечеру вернуться, по-прежнему сжимая в лихорадочно дрожащих пальцах гранату на боевом взводе. Он уединился в своей палатке, и один из лейтенантов ввел Дзелию.

— Встаньте на колени, — приказал ей полковник.

Опустившись к его ногам, Дзелия обнаружила, что голова полковника, там, где ее не прикрывала каска, была вся в шрамах. Он долго молчал, а потом произнес:

— Пожалуйста, снимите с меня сапоги.

Он смотрел на нее пристально, но неуверенно, и было ясно, что его раздирает внутренняя борьба. То, ради чего Дзелию привели к нему в палатку, и ее красота представлялись его мятущейся душе равновеликими.

Потом он крикнул:

— Принесите ружье!

Он сжал ложе руками и оперся подбородком на дуло. Он надеялся, что принять решение будет не так трудно, но оказалось, что он по-прежнему размышляет о зыбкости границы между смертью и жизнью. В окошечко они увидели, что закат исчезает и в небе появляется луна. Иногда из тех миров, в которые он уходил, полковник благодарно улыбался ей за то, что она так терпеливо ждет его знака. Наконец, он вспомнил о том дне, когда познакомился с женщиной, может быть, со своей женой или просто какой-то женщиной, и пространство между ними, каким бы огромным оно ему сейчас ни казалось, отступило перед движением руки, которая тянулась навстречу другой руке, как знак желания завязать дружбу. Прежде чем опустить руку, он что-то невнятно пробормотал; Дзелия инстинктивно сделала шаг вперед, приняв это за приглашение, которого она ждала; между тем палец скользнул по спусковому крючку, подобно тому, как скользит палец по клавише рояля, чтобы извлечь протяжный, ленивый звук, и голова вместе с каской взлетела к потолку.

Мысль о памятнике пришла в голову Ханси.

Дезертиры приняли массовое участие в его создании, а сам он под палящим солнцем руководил работой, используя Дзелию в качестве натурщицы. Наконец, когда сняли леса, она увидела себя в виде высеченной из камня фигуры, которая должна была символизировать Родину, но от этого образа в ней не было ровным счетом ничего: голова статуи поражала естественностью, тело — отсутствием какой бы то ни было величественности, и вся в целом она дышала грацией, которая принадлежала не Истории с большой буквы, а повседневной реальности. К празднику открытия памятника военный капельмейстер сочинил вальс.