Илья Зверев - В двух километрах от Счастья

Кажется, даже он все это думал вслух. Потому что знакомые собаки, когда он проходил мимо соседских дворов, вдруг начинали громко и беспокойно лаять и провожали его до самых своих границ, до заборов.

— Меня погнали, — сказал Петр прямо с порога, чтоб больше не откладывать, не мучаться. — Буду в бригаде.

Он потом долго казнился, что не сказал Рае все как следует, не помянул о предложении идти в хозяйственники, которое сам же, по своей же воле, отверг! В первый момент растерялся, а потом уж было бы глупо объяснять.

— Но я прошу тебя, Петь, — сказала Рая, скорее испуганно, чем счастливо, — ты хоть теперь постарайся. Будь человеком, не считай за низкое…

Потом она глубоко вздохнула и стала его целовать, и лохматить волосы, и повторять:

— Ничего, ничего, все хорошо получится… Ты же вон какой здоровый… Ты не расстраивайся.

Но чем больше она его утешала и жалела, тем больнее ему было вспоминать первый ее испуг и первые слова, вырвавшиеся из самой души. За что ему от всех такое? Разве он когда-нибудь искал своей выгоды или выкручивал, чтоб было полегче? Он же всегда готов был сделать все, решительно все, что надо! Надо было перестроиться, — он, пожалуйста, перестроился. Надо было еще что-нибудь, — он, пожалуйста, все что угодно, с дорогой душой. Он всегда верил! Он всегда все исполнял и никогда ни в чем не сомневался. Почему же люди ничего хорошего не ждут от него? И Никифоров даже считает, что вообще не может быть от Петра проку! И вот Раечка только что попросила: «Будь хоть человеком!» За что это ему? За какую вину м у ка?

…Стал Петр работать на Хиврином холме. В том же отделении, что Рая, только в другой бригаде, у почтенной и справедливой старушки, тети Гафии, которой не так зазорно было подчиняться.

Знакомые тетки с холма каждый день докладывали Рае, как у Петра идет работа, и заодно, по собственному почину, еще давали разные сводки: кто там из девочек чересчур к Петру липнет, на кого он как посмотрит и кому что скажет. Но Рая запретила давать эти сводки. Сказала, что совершенно не интересуется такими вещами, потому что хоть они рядом работают, а она на косогоре, но все равно ей видней.

Может, насчет взглядов и симпатий ей действительно было виднее. Но вот чего она не видела и не оценила, это страшной Петровой злости и горячности, с которыми он работал на трудном хивринском винограднике. Он работал как зверь и наполнял манерку — ящик с ручкой, как от ведра, — наверно, в два раза быстрее, чем самые проворные девчонки. Слава богу, это было время уборочной, и особенной квалификации не требовалось. Только желание требовалось. А Петрова злость была вдесятеро сильнее любого самого сильного желания.

Вот он как работал! Правильно, как зверь он работал! И Рая об этом, наверно, знала. Девчонки, безусловно, докладывали! И на нарядах его три раза официально хвалили. Чего ей еще надо?

Только что прошел дождь. Пять месяцев — ни капли с неба, и вот такой хороший дождь. Спасибо ему! Он сильно поможет Рае. И всем другим поможет. Хотя такого урожая, как прошлогодний, уже ей никак не взять…

А виноград красивый! Ягодки крупные, умытые, каждая как морской камушек-сердоличок.

Весело Рае глядеть на эти золотистые, тугие виноградины, налитые так, что притронуться страшно. Кажется, вот-вот не выдержит тоненькая кожечка, лопнет от одного взгляда, и ка-ак брызнет во все стороны сок, теплый, густой, сладкий…

Надо обязательно сломать к черту этот Петин щит «Больше виноматериалов Родине!». Чистое свинство называть такую прелесть, такую радость «виноматериалами». То ж виноград, виноградик — чауш, шабаш, рання вира!

Посреди зеленой пляски лоз, на лысом, догола вытоптанном пятачке, стоит желтая полуторка с винзавода. Раины девчонки и тетки-домохозяйки, поднанятые на горячее время, таскают к ней ящики с виноградом и навалом валят в кузов…

Наверху, в кузове, ходит пожилой приемщик дядя Вася в резиновых сапогах. Ходит прямо по винограду — топчется, танцует, жмет его, давит и смеется, прислушиваясь к одному ему слышному писку ягодок. И Рае, как маленькой, хочется влезть наверх и лизнуть его блестящий резиновый сапог, залитый виноградным соком.

А Раины девчонки смеются, как пьяные, и дразнят этого веселого приемщика. И зовут его слезть на землю, побаловаться с ними. Чем они для него плохи? Вот какие симпатичные на выбор — хочешь, рыжие (чем рыжее, тем дорожее), хочешь, черные, как цыганки, хочешь — какие хошь.

Правда, все как пьяные. Тетя Маня когда-то говорила: «Ой, сад-виноград, веселая ягода!..»

Уже седьмой месяц, как нету тети Мани. А Рая все вспоминает. И вот сейчас, в эту хорошую минуту, тоже…

Не может забыть Рая, как тетя Маня вызывала ее перед смертью! Будто хотела ее заместо себя оставить! Конечно, не в том смысле, что депутаткой или там кем… А просто оставить Раю за себя на земле. И в смысле винограда, и в смысле, чтоб всем помогать, во всех смыслах…

Надо Рае теперь тянуться, и биться, и переживать. Хотя, конечно, против тети Мани она пока еще маленький человек…

Поздним вечером, часов около двенадцати, в коридоре вдруг затрезвонил телефон. Рая уже спала, а Петр устроился в уголке, прикрыв лампу газетой, и читал интересную книжку «Ответы на вопросы трудящихся».

Звонили из обкома. Сказали, что срочно нужна Рая. Очень срочно, и придется ее разбудить…

Она вышла, заспанная, в одной рубашке, босая. И Петр скинул свои шлепанцы, отдал ей.

— Да, — сказала она сонным голосом. — Лычкинова слушает.

— Раиса Григорьевна, — сказал вежливый и твердый голос человека, привыкшего говорить не от своего имени, — вам завтра в час дня надо вылететь в Москву. Ваше письмо будет обсуждать президиум Совмина. Вызывают вас и Павла Федоровича (это, значит, первого секретаря). Захватите с собой все необходимые материалы.

— Ладно, — сказала Рая. И усмехнулась: какие у нее материалы, нету у нее материалов. Все, что надо, она в голове держит. Свое же дело.

Они ехали вдвоем на таратайке.

Поскольку Петр был уже не управляющий, таратайка ему не полагалась. Но он почему-то ее по-прежнему брал. И ему почему-то давали. Может быть, потому, что он замещал сейчас рабочкома Сальникова, посланного на учебу.

Ехали молча; только утром была у них большая ссора. Петр выступил на наряде и сказал, что надо после каждого рабочего дня оставаться на полчасика и проводить производственную пятиминутку. Это значит — делать разбор, что было положительного, а что отрицательного в только что закончившемся трудовом дне. Рая, против обыкновения, сдержалась и дала ему закончить речь.

И сперва она довольно мягко возразила, что предложение это пустое и придуманное.