Илья Зверев - В двух километрах от Счастья

Но потом, когда они остались наедине, она стала страшно кричать. И обругала его, как не положено вообще советскому человеку ругать советского человека, а не только что жене мужа.

Они ехали по веселой, залитой солнцем шоссейке, навстречу самосвалам, обдававшим их чудным винно-бензиновым запахом, навстречу мохнатым зеленым горам и голубоватым, под цвет неба, домикам Гапоновки. Но невесело было им вместе.

И Петр сказал, сердечно и грустно:

— Я не хотел тебе прилюдно делать замечания, Рая. Я все стерпел. Но хоть ты теперь и в Москве фигура, а все равно ты неправа. И ты недопоняла политическую сторону этого мероприятия…

А она ответила, не поднимая глаз, устало, тихо, без надежды достучаться до него:

— Люди же они, Петя. Работают же они. Можешь ты понять?

И оба замолчали. Уже до самой Гапоновки, до самого дома…

1963

По моим наблюдениям, в обычной трезвой жизни монологи не встречаются почти никогда (ну разве что Робинзон окажется без Пятницы). Между тем весь наш день, включая утро, вечер, иногда и ночь, все наши общения, споры и разговоры — производственные и сугубо личные — все сплошной диалог…

Тем не менее право прозы на монолог неоспоримо, а диалог почему-то считается уместным только в пьесах.

Повесть, которую мне нужно было написать, мне очень хотелось всю построить на диалогах, применить в ней всяческую условность, не препятствующую реализму, устраивать, как на сцене, разговоры героев с отсутствующими душами… Но я боялся, что это получится уже просто пьеса. А раз пьеса, то сразу же другие, таинственные для меня законы: «сценичность», «физическое действие», «режиссер умирает в актере» и «театр начинается с вешалки».

Но сейчас все-таки время великого смешения наук и искусств (иногда, к сожалению, и ремесел). Сейчас учредились химфизика и физхимия, притом ученые утверждают, что это не одно и то же — радиоастрономия и палеозоогеография.

Так что пусть будет повесть в диалогах. Не обессудьте, мне это действительно очень нужно.

Автор. Представьте себе молодой городок строителей (но не в тайге, не в пустыне, не за Полярным кругом). Называется он, предположим, Светлоград. Или лучше Кузино. Если вам не случалось бывать в подобных городках, ничего страшного. Вы их все равно легко можете себе представить, вспомнив любые десять фильмов из жизни строителей (шахтеров, монтажников). Только пусть перед вашим умственным взором пройдут не первые романтические кадры, в которых полагается сконцентрировать девяносто процентов отпущенных на фильм трудностей, а заключительные. Ну, те самые неизбежные кадры, где герой, преодолев препятствия производственного и личного характера, соединяется с любимой и гордо ведет ее (или гордо везет вместе с нею детскую колясочку) по новым улицам своего юного города, где башенные краны обнимают небо железными руками, где молодые деревца шумят первой листвой в парке имени Будущего, где маляры докрашивают фасад новенького Дворца культуры (без колонн, ибо город заложен уже в период осуждения излишеств). Ну, словом, ясно…

Вот в этом городе и живут люди, которых я вынужден назвать обязывающим словом «герои» или еще более обязывающими словами «действующие лица» (действующие! лица!). Я вам хочу заранее, хотя бы в общих чертах, рассказать, кто они такие, чтобы потом не мучиться, не совать в уста каждому неуклюжие авторекомендации. А то просто жалко бывает авторов (и зрителей, само собой), когда в пьесах приходится нам выходить из положения вот таким путем.

Ваня. Здоров, Петруха, я слышал, что ты назначен заведующим фермой в «Красный путь», смотри не подкачай, это ведь передовое хозяйство.

Петя. Да, здесь пригодится мой прежний опыт, недаром три года на целине отбарабанил, и Тимирязевка что-нибудь да значит, мы ведь с тобой вместе кончали, на одной скамье сидели.

Ваня. Да, вместе кончали. Огневое было время. Мы все о целине мечтали, но ты вот поехал, а я остался на кафедре…

Так вот, в этом городке Кузине живет семья Малышевых. Алексей Алексеевич, инженер, его жена Катя, домохозяйка, и их дочь Раймонда, четырнадцати лет, естественно, школьница. А еще с ними живет Саша, брат Алексея Алексеевича, лет на двадцать пять его моложе. Этот Саша, монтажник и студент, человек рабочий и интеллигентный, и будет главным нашим героем.

Еще вы познакомитесь с Александром Сергеевичем Пашкиным. По штату он тоже монтажник, по должности руководитель самодеятельности, худрук клуба, что-то в этом роде. По профессии он никто. Лет ему двадцать пять. Человек он не рабочий и не интеллигентный. Что же касается его ровесника Виктора Галанина, инженера-механика, то он человек интеллигентный. Безусловно!

В повести вам предстоит еще встретиться с Яковом Павловичем Сухоруковым, начальником стройуправления, самым главным здешним начальником, человеком лет пятидесяти. Он выглядит и держится так, что, если бы вам кто-нибудь сказал про него, что он слесарь, или бухгалтер, или старший мастер, или даже начальник участка, вы бы ни за что не поверили. Почему-то сразу ясно, что он куда крупнее… Даже когда рядом с ним Петр Петрович Суворов — важный гость и хороший человек, начальник главка (пусть чужого, не имеющего власти ни над стройкой, ни над Кузином), — Яков Павлович держится более главным.

Необходимо еще, прежде чем я приступлю к самому повествованию, сообщить вам, что Костя Откосов — монтажник, поэт и жених — ровесник Саши, Виктора и Пашкина (последнего, чтобы отличать, зовут не Сашей, а Шурой), что Ира — новоиспеченный доктор, что табельщица Юлька Рябобык — прелестная девушка восемнадцати лет, что Ахат Фархутдиныч Фархутдинов — председатель постройкома, а его заместитель Гиковатый — образцово-показательный рабочий. Я не смею надеяться, что вы запомните все эти фамилии и характеристики. Но все-таки, мне кажется, хорошо, что есть эта страничка, в которую вы сможете заглянуть, если вдруг возникнет вопрос, скажем: «Гиковатый? Кто такой Гиковатый?» Посмотрите, скажете «Ага!» и станете читать дальше, если, конечно, захотите.

В повести вам встретятся еще и некоторые другие лица, кроме упомянутых, но с теми вы и сами разберетесь. Итак…

Я хотел бы, чтобы перед вами предстала живая картина воскресника — этакого торжества молодой энергии. Сто или двести парней и девушек с лопатами, носилками, тачками весело орудуют у свежевырытой канавы, идущей от могучего (с пятнадцатиэтажный дом) главного корпуса ГРЭС к какому-то техническому зданию пониже и понеказистее. Но это все, считайте, где-то там, на заднем плане. А разговор — или, если угодно, диалог, — который предстоит вам услышать сейчас, он идет в холодке у стены вот того второго здания, которое понеказистее. На стене плакат: «НА ВОСКРЕСНИК ТЫ ПРИДЕШЬ — ВКЛАД РАБОЧИЙ СВОЙ ВНЕСЕШЬ!» С той стороны, где работают бригады, из-за высоченного вала разрытой земли доносится чуть приглушенный расстоянием говор, смех, музыка (духовой оркестр играет бодрую песню, ну, предположим, «Не кочегары мы, не плотники»). Под аккомпанемент всех этих жизнеутверждающих звуков и ведут свой разговор Виктор, Костя и Пашкин, то есть даже они еще не ведут разговора, просто сидят на бревне, блаженно вытянув ноги, покуривают… И тут подбегает Саша с лопатой в руке. И начинается диалог — первый из многих в этой повести…