Дженнифер Джонстон - Далеко ли до Вавилона? Старая шутка

— Возможно, ты прав, мой мальчик. Годы и годы я сидел тут по вечерам, работал, читал, разговаривал сам с собой. Пока не явился ты, мне не с кем было говорить, кроме как с самим собой. — Он засмеялся. — Удачно сказано… Пока не явился ты. Но я вел с собой очень интересные беседы о том о сем. Да. О том, о… Наверное, я бы разговаривал с ней, если бы она хотела слушать, но зачем ей? Или кому-нибудь другому? Или тебе? У меня не выработалось привычки разговаривать с людьми. Только говорить им что-то. Приходится нащупывать свой путь по жизни. Тук, тук, тук. Словно слепой своей палкой. Тебе скучно меня слушать?

— Нет.

— Пальцы в морщинах. И приходит день, когда уже никто не захочет умереть ради нее, и ей остается только созерцать свои морщинистые… Должен сказать, эта мысль доставляет мне определенную… Иди ложись спать, мой мальчик.

— А вы? Вы тоже пойдете?

— Я склонен еще посидеть здесь. Беспокоиться не стоит.

Я ушел, а он остался сидеть у камина и снова поднял руку, заслоняясь от огня. И, конечно, едва я вышел, он начал беседовать с тенями.

Вероятно, если бы я сохранил ясность ума, то сразу же вышел бы в ночную прохладу. Но голову мне затуманивали круговерченье мыслей и коньяк. Рояль безмолвствовал. Я решил, что она ушла к себе в спальню. Там она будет сидеть у окна и сильными размеренными движениями водить щеткой по волосам, пока в них не забегают и не затрещат искры, а тогда отложит щетку и примется массировать голову кончиками пальцев, ведя их кругами от висков через макушку к основанию затылка. На это нужно время, но его у нее сколько угодно.

На лестницу выходило высокое незанавешенное окно, и, поднимаясь, я видел в нем стены, картины, поблескивающие перила, три рогатые оленьи головы, скрещенные пики и пару серебряных шпаг с изящными резными эфесами, однако ночная тьма меняла цвета отражений. По стеклу забарабанил ветер, нетерпеливо застучали пальцы совсем облетевшего плюща. Свет большого стеклянного фонаря над лестницей почти не попадал в коридор, ведущий к моей комнате. Двери спален прятались в нишах, темных и глубоких, как пещеры. Подходя к своей комнате, я увидел, что из-под двери пробивается свет. Она сидела в кресле у камина все в том же платье, которое надела к обеду. Когда я вошел, она встала.

— Что он сказал?

— Просто разговаривал. О том о сем.

Она прошла через комнату, отдернула занавески и открыла окно. Мимо нее пронеслись запахи осени и звуки играющей где-то скрипки.

— Ты станешь совсем таким, как он.

И ее голос долетел до меня с тем же ветром.

— После возвращения из Европы я все время замечаю в тебе это. Как ты поддаешься. А ведь я надеялась, что вот ты вырастешь, милый мой мальчик, и я больше не буду одинокой.

— Мне жаль, если я оказался недостойным.

Она обернулась и посмотрела на меня.

— Ты пил с ним.

— Пил.

— Да, недостойный — самое подходящее слово.

Она подошла и взяла меня за руку.

— Я не хочу быть несправедливой. При других обстоятельствах он мог бы стать более достойным человеком. Мне невыносима мысль, что ты… Ты поедешь, правда?

— Мама, я…

— Для меня это очень важно.

— …не хочу. Я не чувствую, что у меня есть право ехать туда и стрелять в людей. То есть во имя чего-то, что остается мне непонятно, к чему я равнодушен.

— Право?

— Ну, да… Мне трудно объяснить.

— Но мне понятно, но я неравнодушна. Разве этого не достаточно?

У меня не хватило духа сказать, что я ей не верю.

— И мне не хочется, чтобы меня убили. Или даже ранили. Меня это правда не прельщает. Нисколько, мама, честное слово.

— Но почему тебя должны убить? Тебя?

— Кристофера Бойла убили же.

— Ты трус.

— Наверное, раз вы так говорите. Скверное слово.

— Трусы — скверные люди.

— Мне кажется, если мы не остановимся, то наговорим такого, о чем потом будем жалеть. Я не поеду.

— Долг? Любовь? Послушание?

— Нет.

Она несколько секунд внимательно глядела на меня и молчала.

— Помимо всего остального я нужен отцу, — сказал я. — И вот тут действительно речь идет о моем долге.

— Ты думаешь, я хотела прозябать здесь все эти годы? С ним? Ты думаешь, я бы осталась, если бы не ты?

— Дорогая мама, при чем тут это?

— Самопожертвование. Я могла бы жить полной жизнью.

— Мне очень жаль.

— И теперь я прошу у тебя лишь одного: сделай для меня это. Все остальные молодые люди уже в армии.

— Дураки, как сказал бы отец.

— А может быть, герои.

— Не думаю. Но в любом случае не лучше ли иметь сыном живого труса, чем мертвого героя?

Я засмеялся. Вернее, попробовал засмеяться.

— Ты станешь таким же циником, как он. Ты с каждым днем становишься все больше похож на него. Манеризмы. Обороты речи. Натужное умничанье. Ты подражаешь, впитываешь. Смотришь и подражаешь. Позволь мне один вопрос. Что, если он не твой отец?

Еще не договорив, она отвернулась от меня. Платье ниспадало с ее плеч, как каскад. Огонь придал ее лицу и рукам притягательную теплоту. Она как будто испугалась, но и торжествовала. И была полна жизни.

Казалось, прошло очень много времени, прежде чем ее слова достигли меня, а потом проникли глубоко в мое сознание. Может быть, час. Она терпеливо ждала, положив руку на каминную полку. В полене взорвался сучок, на решетку и край ковра посыпались искры. Я машинально облизнул большой и указательный пальцы, нагнулся и быстро погасил все до единого крохотные алые сердечки.

— Так что же?

Я разглядывал черные точки на большом пальце.

— Вы же не хотите, чтобы я отнесся к вашим словам серьезно.

— Нет, хочу.

— Он знает?

— Он ничего не знает. Ничего не видит.

Это происходило словно не со мной. Словно я стоял в стороне и наблюдал. В голове у меня что-то рвалось со звоном. Противное ощущение, но я был не в силах от него избавиться.

— Кто… мой отец?

— А! Он умер. Очень давно. — Ее голос был небрежно равнодушным, словно она обсуждала теннисную партию. — Возвращаться к этому нет нужды. Я была очень молода. Ты, вероятно, не поверишь, если я скажу, что почти ничего не помню. Это было так давно. И в памяти всплывают только полагающиеся воспоминания. Солнце, радость, смех. Наверное, какое-то время я была несчастна. Не помню. Потом я вышла за твоего отца. Я была очень молода.

— Что с ним случилось?

— С кем?

— Ну, с ним. С моим…

— Он умер, я же сказала. Умер, Александр. N’en parlons plus [13] Не будем больше об этом говорить (фр.). .

— Мама, бога ради…

Она протянула руку и коснулась моего плеча.

— Поверь мне, лучше не надо. Я не дала счастья твоему… ну… Фредерику, но вначале я старалась. Как-то старалась. У меня нет иллюзий относительно моего характера. Я отнюдь не хорошая женщина. И вряд ли могла бы стать хорошей, однако в других обстоятельствах я, вероятно, была бы… Ну, не знаю. Но, во всяком случае, не такой.