Арман Лану - Свидание в Брюгге

— В этом году, мосье, у нас наблюдается перерасход по количеству мертвецов, — сказал Оливье.

— Увы! Что касается остальных, то они безнадежны. Да хватит об этом! Я думаю, вы уже вдоволь нагляделись, медам!

Обе слабо улыбнулись.

Возвращались домой той же дорогой. В первом отделении по-прежнему расхаживал голый мужчина.

— Неисправим, — сказал Эгпарс. — Возможен паралич сердца. И тогда мне остается только подать в отставку.

За этот последний час Эгпарс как-то сразу постарел. В голову невольно лезло малоутешительное сравнение: круглый год главврач работал на холостом ходу, вертясь, как тот голый человек из первого отделения. Он давал больному отпуск, а через несколько часов того приводили жандармы. Он делал один за другим электрошоки Счастливчику, а тот, едва лишь приходил в себя после очередного искусственно вызванного кризиса, тут же выпаливал: «Тройка-двойка!» Размалеванному кутиле виделись веселые попойки, а любитель рыбешек бредил рыбной ловлей. И точно так же молодой муж все никак не мог отмыть свои руки. Маски, маски, маски. Да, сто раз прав Джеймс Энсор — Король Смеха. Последним был император Португалии. Он спал, вытянувшись, на спине, и даже во сне его лицо с благородными чертами не выдало его тайны.

— Знаете что, патрон, — Оливье угадал смятение Эгпарса; рождественский смотр разбередил старую рану, — давайте-ка мы вас сводим в Счастливую звезду, вы немножко рассеетесь.

— Нет, нет, увольте! Филиалом занимайтесь, пожалуйста, без меня, а я пойду спать. Недоставало еще, чтобы я и там глаза мозолил. А вы ступайте, ступайте, вам полезно.

Он откланялся.

— Доктор, — остановил его Робер, — прежде чем отпустить вас, — я бы… мне хотелось бы знать, как обстоят дела у Ван Вельде.

— А, понятно, ваш подопечный.

Робер почувствовал, как его пронзает взгляд Эгпарса.

— Ну что вы!

— Прекрасно, пойдемте посмотрим!

Эгпарс в сопровождении Робера вошел в комнату, где состоялось свидание Ван Вельде с женой.

Действие электрошока прошло. Ван Вельде, как и Португалец, лежал на спине, но с открытыми глазами. На его лице застыло тревожное выражение. Глаза смотрели, не видя.

— Обратите внимание, — сказал Эгпарс, — полная прострация. Что лечим — что не лечим. Я все больше склоняюсь к мысли, что его песенка спета. Ван Вельде — эпилептик и запойный пьяница, к нам его доставили очень плохим. Он пытался покончить с собой, будучи в полубредовом состоянии. Сама по себе такая попытка не так уж страшна. Как вы могли убедиться, он просто разыграл комедию, во всяком случае, убивать себя он не собирался… Когда к нему приходила жена, у него наступило просветление, а теперь он опять погрузился во мрак, и чем дальше — тем хуже…

— Но почему же? Ведь она была, пожалуй, даже мила с ним.

— Пожалуй. Но он знает лучше нас с вами, о чем она думает. Он не мог не почувствовать, что все лопнуло и он остался ни при чем. Он впал в сумеречное состояние. Поэтому я и назначил электрошок. Несмотря на сердце. Но увы — просчитался. Надежд — никаких. Он все в том же состоянии, его уносит течением, и он покорно отдается ему.

Ван Вельде лежал бездвижно, с открытыми мутными глазами.

— Да, сумеречный, повторил за врачом Робер, знающий цену уместно сказанному слову, — именно сумеречный.

— Вы, должно быть, знали его.

— Да.

— Воевали вместе?

— Да.

— Вероятно, это не слишком приятно.

Робер не стал разубеждать Эгпарса. «Сумерки героев», — пришло ему на ум.

Они вышли. Роберу хотелось говорить еще о Ван Вельде, но Эгпарс уводил разговор в сторону. Ему тоже страстно хотелось излить душу.

— Видите ли, мосье Друэн, — сказал он, замедляя, против обыкновения, шаг, — если вы будете когда-нибудь говорить об этих вещах, отметьте, что самое худшее — это невозможность действовать наверняка. Хирургам повезло. Они могут разрезать. Им видно, выиграли они или проиграли. Их почитают чуть ли не за богов. Их страшатся, если они убивают. Их носят на руках, если они исцеляют. В любом случае они выигрывают. Мы же всегда — в проигрыше. Если больной умер — то по нашей вине, если выздоровел — то только благодаря своему сильному организму. И самое ужасное, что так оно и есть. Но хирурги — в общем-то несчастный народ, как и психиатры, как и другие врачи. Такова жизнь. Они чаще всех других испытывают разочарование. Правильно, что нас ограничивают в возможности выявлять болезнь. Еще бы! Если бы мы всерьез занялись статистикой, больных увеличилось бы вдвое!

Роберу и в голову не пришло оспаривать эту мысль, настолько она показалась ему справедливой, убедительной.

— Чем лучше вы лечите, тем больше становится больных. Естественно, понижается порог болезни, — ведь границы ее нечетки, больных, чью болезнь успели захватить в самом начале, становится больше.

— Да, действительно, например, с туберкулезом, — дело обстоит именно так. Больных, выброшенных на берег социальным потоком, становится все больше. Однако теперь от туберкулеза редко умирают. А если так же атаковать и душевные болезни, не отступят ли и они? Есть плотина, способная выдержать их натиск, но рентабельность операции сомнительна. Чем лучше будут лечить болезнь, тем больше станет кандидатов. Увеличится число людей, которые при жизни окажутся за орбитой жизни. Это значит — лишний рот в семье.

Робер понял главврача, хотя тот ограничился простой констатацией. Эгпарс не хотел делать выводы. Следовало взорвать стену, за которой теснилась действительность, и решить уравнение, где энергия и деньги, расходуемые на больных, равнялись бы энергии и деньгам, возмещенным выздоровевшими. Но до этого нет никому дела!

Робер мог идти и дальше по этому пути.

А главврач, — подобно глухонемым, которые во времена немого кино читали по губам исполнителей, в то время как нормальные зрители не понимали самих слов, а видели только игру, — главврач выработал профессиональную привычку следовать за мыслью собеседника. И потому, хотя Робер и не произнес ни слова, Эгпарс ответил ему:

— Этого врач не в силах сделать, мосье Друэн. Не в силах. Поверьте мне. Есть Счастливая звезда, лачуги, нищета, алкоголизм, наследственность и многое другое. Это бросается в глаза, но я этого не вижу. А когда я остаюсь наедине с самим собой, я забираюсь в такие дебри, которые недосягаемы для медицины, общества, политики и куда вы за мной не последуете. Говоря другими словами, нужна не одна тысяча провинциальных хоров с их фальшивым исполнением глупеньких пьесок, чтобы родился Дебюсси и Цезарь Франк. Не так ли?

— Так.

— Знаете, я иногда задаюсь вопросом, за что расплачиваются эти несчастные. Может быть, их безумие — плата за ваш ум, ваше и мое здоровье?

С минуту оба молчали, потом Эгпарс чуть слышно произнес: