Сергей Саканский - Разбег и пробежка (сборник)

Арман вернулся из Турции в конце октября. Он появился внезапно, будто джинн: Оксанка вынырнула из-под прилавка, где распаковывала коробку с тоником, и встретила жгучий взгляд его чайных глаз.

Не сказав ни слова, Арман взял Оксанку за руку, обошел вокруг стойки, прижал к груди и поцеловал. Оксанка ослабла, она бы свалилась на пол, если бы Арман не держал…

Он увлек ее в подсобку. Там подняла голову Сария, поставила полупустую чашку на стол и вышла из подсобки в зал, высоко держа красивую голову. Сария была раньше девушкой Армана, и какое-то время они любили его вдвоем, запирая дверь магазина на засов, пока Арман, наконец, не понял, что любит Оксанку, и только ее… Сария затаила злобу на Оксанку: пусть читатель думает, что это сработает где-нибудь в конце нашего рассказа.

Арман поднял Оксанку на руки и закружил, с ее ног слетели черевички… Он любил ее долго, сильно: любил классически, в рот и в зад, снова классически, вращал ее, как балеринку, жевал ее трусики, спускал ей слюну на язык, а кончил – в груди. И снова любил: в подмышки и между лопаток, в пупочек и в ступни, опять классически, а кончил – в рот.

– Ну, здравствуй, наконец! – сказал он, когда они сели за стол, и налили себе по чашке зеленого чая.

Это была игра. Именно так Арман выражал свою любовь: войти, не сказать ни слова, сразу увлечь ее в песню о главном…

Арман протянул руку над столом, и Оксанка крепко пожала ее.

Ястребов вошел в магазин. На нем были темные очки марки «Шпенглер». Он снял очки сразу, как только вошел: так складывают зонтик. Дело в том, что на улице был ясный морозный день, и всё ослепительно блистало – вот почему сегодня нужны именно темные очки, для тех, конечно, кто может позволить себе их иметь.

Держа очки глубоко в ладони, так что было видно только одно целое стекло, Ястребов остановился перед прилавком, чтобы указать очками в сторону табачной полочки, и тут только заметил, что за прилавком стоит не Оксанка, а Сария.

– Пачку «Парламента», как всегда, – сказал Ястребов, и в голосе его прозвучало отчаяние.

Он покосил глазами туда-сюда: не спряталась ли Оксанка где-нибудь за коробками, ящиками? Или она в подсобке сидит и сейчас выйдет?

В подсобке действительно кто-то был: оттуда слышался равномерный стук. Гвоздь забивает, что ли?

Внезапно стук прекратился, и Ястребову показалось, будто хриплый мужской голос отчетливо произнес:

– Асса!

Затем послышались шаги и фарфоровый звон: так разливают чай в чашки.

Сария подала Ястребову сигареты, почему-то тревожно косясь на закрытую дверь подсобки.

– А девушки вашей нет! – весело сказала она, и Ястребов почувствовал, что краснеет.

– А где же она? – серьезно спросил он, будто и впрямь речь шла о какой-то его девушке …

– Отдыхает, – сказала Сария, кивнув на дверь подсобки.

Ястребов вышел. Странный какой-то отдых, если оттуда только что доносился стук забиваемого гвоздя…

Но вернемся теперь к фразе: а вдруг это именно то, что ей нужно…

– Значит так, братишка… – сказал Арман, сделав глубокий глоток из свой чашки. – Это настоящее, серьезное дело. Все это надо хорошенько перетереть. Ты намекни, что готова к нему пойти. Бесплатно, по любви как бы. Как войдете, ты ему сразу не давай. Вообще, не давай себя даже лапать, ты понял?

– Да нахуй он мне сдался? – обиженно сказала Оксанка.

– Ага. Нинахуй не сдался. Но мне противно, смотри, чтобы этот труп тебя хоть пальцем тронул. Я, значит, следом позвоню, скажу: сантехник. И все дела.

– Сразу звонить не нужно, – подумав, сказала Оксанка. – Он может догадаться, не откроет. Ты выжди чуть.

– Согласен. А ты посиди, потяни, пусть вина нальет. И сразу присмотри что-нибудь тяжелое: пепельницу там, плевательницу… Подстрахуй меня, если он вообще не захочет дверь открывать, может и такое случиться. Ебнуть, если что, сможешь?

– Не вопрос.

– Тогда всё. Дальше – мои проблемы. Ты мне только скотч купи и щипцы какие-нибудь.

– Зачем щипцы? У него ж дома утюг, паяльник есть.

– Откуда у него паяльник, если он с баблом? И утюг… Он что – сам себе гладить будет? В офис сдает, я думаю… И вот еще… Еще веревка нужна.

– Зачем веревка? Скотчем и примотаем.

– Верно. Ты у меня голова. Мумию из него, ублюдка, сделаем. Люблю тебя.

Арман не выдержал, вскочил, рывком спустил свои шикарные черные брюки. Оксанка нагнулась и глубоко заправила в рот его упругую любовь.

Все смешалось в голове Ястребова, будто это была не голова вовсе, а какой-то дом Облонских. Оксанка отдыхала в подсобке, но в то же время она почему-то забивала гвоздь. Ястребов был готов подумать, что стук ему просто пригрезился: ведь пригрезилось же ему, что кто-то в той же самой подсобке отчетливо произнес:

– Асса!

И фигня какая-то вышла с «Парламентом». Пятьдесят рублей выбросил ни за что.

Но главное, главное… Зарема сказала: ваша девушка . Это значит, что они уже говорили о нем. Что мысль о нем уже поселилась в ее голове… Не Зарема, конечно, а Сария. Но это не имеет значения. Значит, теперь осталось только… Сказать о главном. Сегодня же.

Только бы солдатик его не подвел…

В юности Ястребов называл его Мой Генерал: в иные моменты он и вправду казался Ястребову огромным – гораздо больше его самого. Ястребов представлял себя скачущим на детской лошадке, упрятав древко глубоко между ног. Голова жены в этот момент проистекала из головы лошади, будто бы женщина надела маску лошади затылком вперед… Или, стыдясь своего оргазма, натянула юбку на лицо.

– Генерал… Ты генерал? – шептала, откинувшись, жена. – Мой генерал… А я – генеральша…

Давно надо было понять, что любовь этой женщины была липовая: ведь не Ястребова она любила, а лейтенанта, будущего хотя бы полковника… И отдавалась она не Ястребову, а его «генералу».

– Генерал… Ты… – как-то раз, уже на излете их жизни, откинувшись, вздохнула она. – Какой же ты генерал?

– Я маршал, – глухо сказал майор, уже подозревая, каким будет следующее слово, и рука его непроизвольно сжалась в кулак.

– Солдатик ты. Маленький оловянный сол…

Движение Ястребова было непроизвольным: так шлепают муху на лбу.

Обозначим рекогносцировку. Ястребов лежит слева, справа лежит жена. Ястребов обнимает жену правой рукой, левая сжата в кулак.

– …датик! – успела закончить жена, и Ястребов сомкнул свои руки в общем жесте: левой двинул жену кулаком в скулу, а правой – устремил жену навстречу кулаку.

Это и была последняя их близость: жена отселила Ястребова в гостиную, а потом и вовсе – в грязную вонючую хрущобу.

И вот теперь солдатик снова подвел его.