Сергей Саканский - Разбег и пробежка (сборник)

Сначала все шло на удивление легко, словно в сонной фантазии онаниста. Оксанка была за прилавком одна. Ястребов попросил бутылку «Массандры», десятилетней выдержки.

– Любишь такое вино? – небрежно спросил он, чувствуя, как холодный пот широкой лентой тянется по хребту.

– Я такое не пью – дорого.

– Давно хочу пригласить тебя в гости, – сказал Ястребов, и пот уже стал капать со лба на щеки, на нос: его тело как бы сочилось, будто это был не Ястребов вовсе, а какой-то пористый пузырь, упруго налитый жидкостью.

– Я вашего адреса не знаю, – просто сказала Оксанка, и тут внутри пузыря появилось сердце: забилось о его стенки, словно живая рыба.

– Давай я тебя сегодня это… – прошептал Ястребов пересохшими губами. – После работы встречу.

– Давайте, – без колебания согласилась Оксанка.

И Ястребов шел по городу… Он шел по родному городу и пел. Это были старые песни, песни из детства, песни о главном – Стою на полустаночке… А в поле верба… Протопи ты мне баньку по-белому…

В его голове будто что-то лопнуло и растеклось, обливая изнутри щеки, затылок, шею… Это и было счастье – едкое, материальное, его можно собрать в ладонь, как росу, и напиться им в стельку… Будто он глиняный и пустой внутри, и по глине течет изнутри его липкое счастье.

Давно, в далеком и солнечном 75‑м, сразу после школы, после выпускного вечера… Он проводил одноклассницу, которую тайно любил десять лет. И она позволила поцеловать себя. И они договорились встретиться назавтра. И вот, шел он тогда по городу и пел. Много лет назад было в жизни Ястребова несколько счастливых минут. И вот сегодня – опять…

Здесь, на этой высокой ноте, как говорят журналюги, умудряющиеся отыскать в нашей жизни множество высоких нот, мы бы могли – без сожаления и желания – оставить майора Ястребова навсегда. Но – увы.

Они поднялись в хрущобу, вошли. Заперев дверь, Ястребов набросился на Оксанку, стал целовать. Оксанка с радостью отдала ему свой язык. Он и не представлял, что поцелуй может быть столь сладким. Словно листик-леденец из далекого детства… Но солдатик молчал. Он не хотел даже присесть на корточки – не то, чтобы встать.

Ястребов задрал ее юбку, залез в трусы, пальцем проник внутрь девушки, в ее горячие влажные складки… Ничего. Солдатик лежал.

Он лежал, положив руки за голову, смотрел в чистое весеннее небо. В небе трепетал жаворонок. Срок службы подходил к концу, скоро на дембель, и пошли они все нах… Кто там хочет отдать приказ, скрипучим голосом, майор? Меня дома дивчина ждет. Оксанка. А меня зовут Тибул… То есть, тьфу! – Арман меня зовут. И ебать я хотел во все дыры весь ваш мудацкий устав… В белых тапочках здесь лежу.

Оксанка отпрянула, высвободилась, тыльной стороной ладони вытерла губы. Затем щепотью потрогала солдатика Ястребова. Усмехнулась в нос. Повернулась и отошла, рассматривая книги на полках.

«Дон-Кихот», «Золотой теленок», «Анна Каренина»… Люди иногда советуют читать книги, но времени на них никогда не хватает…

Она испытывала ужасную досаду. Не потому, что квартира оказалась убогой, и легенда о подпольном миллионере рассеялась, как дым. Ей очень хотелось перепихнуться с этим некрасивым пожилым человеком, успеть до того, как войдет Арман. Перепихнуться с будущим трупом. Она так решила, еще в ту минуту, когда Арман изложил ей свой план. Потому что Арман изменял ей в коммерческих поездках, она знала, он сам рассказывал. Не с турчанками, конечно, а с другими челноками, как с девчонками, так и с парнями. И ей не хотелось оставаться в накладе. За всю свою короткую жизнь она еще не пропустила ни одного мужчины, который ее хотел. Перепихнуться с тем, кому потом заклеишь рот скотчем…

Оксанка оглянулась на хозяина. Тот стоял посреди комнаты, смотрел на нее и курил, труся пепел в пепельницу, которую держал на весу в руке. Пепельница блестела весомо и тускло. Оксанкин глаз был наметан на золото: ее сердце забилось. Сколько еще таких вещиц в этой сраной берлоге? Отдаст, сам все отдаст…

– Давайте тогда лучше просто вина выпьем, – сказала она.

– Нет, – сказал майор Ястребов. – Не будет тебе вина.

Он коротко взвесил на руке свою пепельницу и со всего маху обрушил золото на голову Оксанки, будто нахлобучив ей шляпу.

Золотая пепельница (помните, мы обещали начать и кончить?) состояла из устричнообразной чаши, над которой возвышался маленький крылатый ангел. Именно этот несчастный ангел своим остроконечным шлемом и пронзил нетвердую черепную кость Оксанки, расправив крылья в ее сером веществе. В кромешной тьме оказалась перевернутая голова ангела, тараща расширенные ужасом глаза на жалкий гипофиз девушки…

Оксанка выглядела потрясающе в своей новой шляпе: щеки ее пылали, зрачки пульсировали, острый язычок мелко-мелко забарабанил по верхней губе.

Внезапно майор Ястребов почувствовал, что его солдатик снова верен ему. Тем временем Лидочка… Отставить! Оксанка – затуманилась глазами и умерла. Ястребов бережно подхватил ее, уже стекающую на пол, распластал на ковре и овладел ею с такой силой страсти, что стаканы задрожали в своих подстаканниках на столе, будто всё это – и комната, и окно, и полуживой осьминог на полу – едет куда-то в поезде дальнего следования – в Казань или в Кострому…

И в этот момент раздался настойчивый, длинный звонок в дверь. Ястребов подкрался, прислушался. Звонок повторился, затем перешел в решительный стук.

– Откройте, – послышался взволнованный мужской голос. – Это я, сантехник.

– Иди в жопу, – буркнул Ястребов. – Я тебя не вызывал.

– Плановая проверка, – настаивал голос. – Газовые вентили. У меня с собой газовый ключ.

– Газовый ключ, – грустно повторил Ченчин.

Он подумал, что лучше бы впустить мастера, плотно затворить дверь в комнату и провести его на кухню: ведь надо еще как-то спрятать труп, или даже расчленить его, а вдруг потом этот случайный свидетель… Но вот только запах… После убийства почему-то остается какой-то странный запах на весь дом. Теплый говняный запах убийства… Ченчин заметил, что все еще держит в руке окровавленную заточку.

– Шел бы ты лесом! – вдруг завизжал он. – Может честный человек, наконец, выебать с утра свою жену или нет?

Ченчин услышал удаляющиеся шаги. Вернулся в комнату. Лидочка все еще лежала на полу. Действительно – куда же ей деться? Кровь уже впиталась в ковер.

Отставить… Все-таки не Ченчин, а Ястребов.

Убивать, конечно, гуманнее в мозг, а не в сердце. Дело в том, что если пронзить сердце, то мозг будет еще некоторое время жить, чувствуя ужасные смертные муки. Например, если человека запихнуть в мясорубку ногами вперед, то мозг будет ощущать все мучения дробящегося в мясорубке тела, пока в жерле мясорубки не скроется голова. То ли дело, когда человека запускают в мясорубку головой вперед – это секунда, и всё.