Арман Лану - Пчелиный пастырь

Эме подбегает к нему, хлопает его по плечу. Горилла не шевелится. Нет! Только не Горилла! Это временная слабость, могучие плечи приподнимаются. О сила воображения, выдрессированная пятью годами несчастий, как цирковая собака, которая прыгает сквозь все обручи! Горилла живехонек, потому и шум, как из погреба. Полифем плачет.

— Сагольс! Сагольс!

Горилла поднимает к свету бронзовое лицо с жесткими волосами, с львиным носом, омытое слезами лицо, на котором, словно агаты, сверкают глаза.

— Ах, это художник! То есть, простите, майор! Ничего, все в порядке!

— Я подожду вас на улице, старина.

В жилах Эме Лонги течет достаточно итальянской крови, чтобы понять: тот, кто смотрит на плачущего мужчину, неделикатен, плохо воспитан и не умеет жить.

Медленным шагом направляется он к Маренде. Толпа по-прежнему густая, но боги ушли.

Горилла догоняет его. Они идут в ногу. В Зеленом кафе они спрашивают вина. Сидя друг против друга, они тихо разговаривают. У них свой тарок — Папа, Император и Влюбленный. А ведь Линдауэр не ошибся, когда в последние дни решил, что мак и передают друг другу сведения с помощью сарданы. Не ошибся, а?

— Сообщение всегда приходилось на четвертую сардану. Как только запевала флейта, наши ребята смотрели на танцоров — иногда из толпы, а чаще всего издали — в бинокль. Они считали чередующиеся шаги — длинные и короткие. Так получалась последовательность цифр. Это я давал танцующим канву. Сперва они не понимали. Они говорили ногами, сами того не зная.

— У вас был код?

— Каждое число соответствовало слову в книге. Испанский учебник.

Эме хохочет. Mi caso es suya! Здорово, однако, провел его мастер эспадрилий этой своей потрепанной книжонкой! И Пюиг! И священник Нума!

Они хлещут пурпурное вино, вино урожая 1944 года, — доброе винцо. В окно Эме видит назойливое подпрыгивание танцующих. Эти распускающиеся розы столь же необычны, как танец пилигримов в Обераммергау, в Баварии, или пляски дураков в Бенше. Пожалуй, можно прочитать и кое-что другое в вытянутых вверх руках, в определенном числе шагов — нерасшифрованные письмена, утерянную тайну древних религий, как полагал Капатас? И тогда расшифровка сарданы и ее секретов раскрыла бы смысл жертв, принесенных людьми, погибшими на войне, которая началась не в 1939 году — истоки этой войны теряются в ночи времен.

Деода де Северак говорит, что стук насекомых, ударяющихся о дорожную флягу пилигрима, пробудит мертвых в день Страшного суда. Сардана тоже самый настоящий суд. Одни раньше, другие позже, но всех нас призовут туда!

Сагольс много выпил. Этот новобрачный растроганно заговорил об Анжелите, которая осталась такой красивой, несмотря на седые волосы.

— А? — спросил Горилла; видимо, он был удивлен звуком собственного голоса.

— Я ничего не сказал. Или нет, вот что. Однажды Пюиг был один в Батерском руднике. Он читал. Когда я вошел, он спрятал книгу. Учителя не прячут книги друг от друга — это не полагается. Он протянул ее мне. Я был поражен. Я выписал оттуда кое-что.

Эме Лонги вытаскивает из кармана куртки бумажник. В военное удостоверение засунута пожелтевшая визитная карточка.

— «Группы молодых людей образуют грациозный хоровод. Юноши и прекрасные девушки берутся за руки…» Тут надо обращать внимание на каждое слово… «И предаются веселью танца». Группы, хоровод, сплетенные руки — забавно, не так ли? Особенно сегодня вечером…

Он продолжает читать Горилле, тот даже сморщился — до того внимательно слушал.

— «Иногда, проворно двигая ногами, они заставляют хоровод кружиться с такой скоростью, с которой гончар вращает свой круг».

— Я хочу списать это! Я вставлю эти слова в рамку и повешу на стене «Первых тактов».

Неутомимая сардана все кружится.

Баньюльс — это большой глиняный кувшин черного цвета, на котором вырисовываются красные фигуры танцующих.

Эме Лонги с любовью смотрит на Гориллу.

— Да Я спишу тебе этот текст. И поставлю под ним имя автора. Этим словам три тысячи лет. Человека, который написал их, звали Гомер.

В этом романе история и вымысел переплелись в конце концов столь тесно, что теперь я и сам уже не отличу одно от другого.

Но зачем же было идти таким путем, почему было не рассказать подлинную историю партизанского отряда С Канигу?

В пользу такого пути есть несколько доводов. Я уверен, что для изложения подлинной его истории еще не настала пора. Нужно, чтобы прошло еще какое-то время, нужно, чтобы страсти и страхи улеглись.

Еще существеннее представляется мне мысль о том, что подлинная история не смогла бы передать мифологию гор и мифологию Сопротивления. Не знаю, достигли я своей цели, но подсчитывал я свои шаги, как танцор Santa Espina. Очевидно, что Сопротивление, не выходя из своего русла, было рассмотрено здесь скорее как трагический, постоянно действующий фактор в жизни человека, нежели как исторический эпизод, тесно связанный со временем и с пространством. Здесь было многой другого — почвенничества. Научная история в той степени, в какой она существует, не приемлет мифов. Это не ее область. Романист всегда надеется пойти дальше.

Сделав эти признания, я скажу еще кое о чем, более личном и, в сущности, довольно странном. Это может заинтересовать тех, кому небезразлична связь реального с воображаемым. Перед тем как стать романом, «Пчелиный пастырь» был радиопередачей, то есть жанром в основном ирреальным. Первый набросок был сделан в июле 1961 года и передан в эфир «Пари Энтер» под названием «Человек, который шел за весной». Толчком для написания этого эскиза послужило Сообщение о пчеловодстве по методу перегона с места на место, возникшем в южной зоне в 1943 году. Мне казалось, что писатель имеет такое же точно право на парафразу, как и композитор, и я сделал вторую редакцию; вещь стала более насыщенной, более драматичной; в 1967 году Французское радио выдвинуло его на «При Италия».

Эти объяснения интересны лишь из-за целого ряда фактов. Для этой второй редакции я выдумал, не располагая никакими историческими данными, партизанский отряд с Канигу и учителя Пюига.

В 1972 году я начал писать роман. Для романа, особенно если действие его развивается в определенное время и в определенном месте, нужно собрать гораздо больше материалов, чем для компактной пьесы. Я отправился на место действия романа.

Я узнал, что партизанский отряд с Канигу, который я считал вымышленным, существовал на самом деле и что здесь был самый сильный боевой отряд ФТП Восточных Пиренеев. (Тайная Армия была сама по себе, те, кто переводил беженцев через границу, — сами по себе.) Прекрасно. Все хроники, опубликованные или неопубликованные, все свидетели особое внимание уделяли учителю из Вельмании, командиру отряда Анри Барбюса, иначе говоря, отряда с Канигу. Вымышленный персонаж существовал, даже и в профессии его я не ошибся!