Дэвид Мэйн - Ной

Старуха, что прислуживает ему, нетерпеливо трясет меня за локоть, и я говорю:

– Это я, отец. Я, твоя дочь Бера. Мы расстались давным-давно. Ты меня помнишь?

Желтые глаза затуманены.

– Мм-м-м?

– Отец, – повторяю я (хотя мне это дается с великим трудом). Отец, я прошу благословения. Разреши собрать животных, которые живут на земле твоей. Не убить, а просто собрать.

Его глаза становятся широкими от удивления.

– Оссо? Хочешь охотиться на оссо?

– Не только. Мне нужны все животные. Я их собираю для большого зверинца, который строят далеко в пустыне.

Мои слова ставят его в тупик. (Равно как и меня, когда я задумываюсь над тем, что сказала.) Он молчит так долго, что я начинаю опасаться, вдруг о моем существовании забыли. Неожиданно он произносит:

– Бера, дочь Грет?

Понятия не имею. Мать умерла молодой, я так и не узнала ее имени. Интересно, кто была эта Грет? Любимая жена, о смерти которой он долго скорбел? Или сварливая изменщица, которую подвергли заслуженной казни (возможно, измазав ей голову медом, ее по шею закопали в землю рядом с муравейником)? У меня нет ни малейшего представления.

Но от меня ждут ответа. Надо рискнуть, и я говорю:

– Да.

Он снова замолкает. Над его серо-коричневым лбом, словно над кучей навоза, роятся мухи.

– Значит, зверинец?

– Да, – повторяю осторожно. Я не уверена, что правильно расслышала.

У него дрожат пальцы.

– Быть по сему. Мне он не нужен. Доставьте зверинец в пустыню. Дайте ей все, что она потребует.

Старуха склоняется в поклоне:

– Да, господин.

Снаружи я говорю старухе:

– О чем он говорил? Не понимаю.

Старуха сморщена, как фига, но глаза ее яркие и живые.

– Думаю, понимаешь.

– Я хочу лишь собрать животных, – начинаю я.

– Это уже сделали за тебя, – перебивает она. – Тебе осталось их только забрать.

Я озадачена:

– Покажи их мне.

Зверинец построен в форме колец: одно внутри другого, самые свирепые животные – в центре. Они мне кажутся чудовищами, их держат в бамбуковых клетках.

Там большие кошки темно-желтого окраса, пятнистые и просто черные. Они рычат при нашем приближении. Там огромные обезьяны, покрытые черным мехом, с глазами, полными разума. Там здоровенные твари, вооруженные бивнями, – их мой отец зовет «оссо», и кошмарные водяные ящеры длиной в пятнадцать локтей. Они спят. А еще – водяные свиньи с мощными челюстями. Птицы, ростом выше Сима, не умеющие летать. Газели высотой в двадцать локтей и с шеей в рост человека. И все это – лишь центральное кольцо зверинца.

Старуха ведет меня от клетки к клетке, называя имена животных:

– Оссо, дорн, пелнар, кара, эфт. Странно. Тебе очень нужны эти животные, но ты даже не знаешь их имен.

– Не знаю. – Я пытаюсь восстановить в памяти рассказы свекра о его предках. Адам и Ева давали животным имена, но что-то я не припомню, что слышала о тварях под названием пелнар, оссо или дорн.

Другие клетки заполнены газелями, дикими собаками-падальщиками и странными существами с лысыми крысиными хвостами и телами, покрытыми панцирем. Черепахами и белками. Дикими буйволами и неуклюжими омерзительными созданиями с рогами на носу. Такое может нацарапать ребенок, попроси его что-нибудь нарисовать.

Я немногословна. Старуха стоит рядом и хихикает, видя мою реакцию.

– Все это он подарил тебе, – весело говорит она. – Надеюсь, ты их сможешь где-нибудь разместить.

Днем я возвращаюсь на баржу к Ульму. Капитан потратил время на общение с местными, разыскивая желающих обменять слоновую кость на пару пропитанных водой тюков с шерстью.

– Пошли, – говорю я ему.

– Ты же видишь, я торгуюсь.

– Не серди меня, – предупреждаю я его.

Он видит зверинец:

– Ну и что?

– Все это надо отвезти назад.

– Только не на моем судне, – смеется он.

– Мы построим плоты, – говорю я.

– Плоты?

– Потянем их за собой в линию. Будем идти как караван.

– Караван, – повторяет он. Ульм стоит, покусывая язык, словно прикидывая, что бы на это сказала Бокатаро.

– Чем раньше начнем, тем раньше закончим, – говорю я.

На то, чтобы перетащить через джунгли к берегу сотни клеток, уходит четыре дня. Валим крепкие толстые деревья, вьем веревки, чтобы связать их в плоты. Плоты двухслойные, каждый сорок локтей в поперечнике. Выглядят они не слишком надежно, но все же держатся на воде.

– Если их правильно загрузить, будут устойчивыми, – уверяет меня Ульм. (Легко догадаться, почему он стал капитаном – ему нравится командовать.) – Если, конечно, нас не накроет шторм. Весь фокус в том, чтобы правильно сбалансировать вес… – Он удаляется, выкрикивая распоряжения.

Готово четыре плота, животные погружены. Половина одного плота выделена под склад (кормовые растения для травоядных и пара дюжин перепуганных овец для хищников). Я никогда не видела столь невероятного зрелища.

– Вроде все держится, – говорю Ульму.

– Пока, – весело отвечает он мне.

Почему-то я не удивляюсь, когда с юга начинает дуть ветер. Поначалу он легок, едва колышет волосы на моих ногах, потом становится сильнее, словно торопит нас отправиться в путь.

Перед отплытием приходит старуха. Она приносит два маленьких свертка.

– Возьми, – говорит она. – Мать умерла при родах, поэтому отец их ненавидит.

– Не могу, – отвечаю. – Что мне с ними делать?

– Вырастишь, – хихикает она.

Чего здесь смешного?

Они оказываются у меня на руках. Мальчик и девочка. Сморщенные и черные как смола.

– Чем же мне их кормить?

Она кивает на мои соски:

– А это тебе зачем? Для красоты?

– Нам пора, – говорит Ульм.

Ветер гонит волны. С плотов доносится ворчание животных.

На корабле я нахожу место среди груза слоновой кости и опускаюсь на палубу. Моряки внимательно на меня смотрят, но мне кажется, что их настроение улучшилось. Они знают, сколько заработают.

У меня на руках несчастные дети с полузакрытыми глазами и полуоткрытыми ртами. Я кладу их на колени и откидываю тунику. Дети тянут маленькие ручонки и крутят головами, словно увидели землю обетованную. Я снова беру детей на руки, их ротики смыкаются на моих сосках, которые растут и твердеют, чувствуя прикосновение язычков.

– Простите, маленькие, – говорю, – у меня ничего нет. Мы найдем вам козьего молока, надеюсь, оно подойдет.

Неожиданно я замолкаю. По моим грудям пробегает мелкая приятная дрожь. Чуть-чуть больно. Груди начинают источать что-то влажное. Я опускаю взгляд вниз и вижу, как мальчик отстранился от моей груди. На его подбородке остались белые капли. Точно такие же на моей груди, только их больше.

На долгое время мир вокруг меня замирает. Внутри все сжимается. Лодка и море исчезают. Есть только моя грудь, беззубый ротик и бело-синие капли. У меня начинает щипать в уголках глаз: я готова завизжать от ужаса, расхохотаться как безумная или разрыдаться. Всё вместе или по отдельности. Может, мне надо помолиться? Может, это самое подходящее время?