Ирина Мартыненко - Граничные хроники. В преддверии бури

Алеги осторожно дотрагивается до ее плеча. Подхваченные дуновением, капли темными пятнами ложатся на рукав.

– Анарин?

– Это соринка. Ничего страшного.

Но он уже не слушает. Ласточка крепко прижимает ее к себе. Так крепко, как только может. Ему отчаянно хочется защитить эту девушку от чего бы то ни было. Как угодно. Используя все свои силы. Вот только их так мало. Так предательски мало…

Так они и стоят. У самого порога. В самом сердце Границы. Крепко обнявшись и едва ли замечая, что творится вокруг.

Ее теплые слезы на его одежде. Тихое дыхание. Его и ее.

Говорят, что в такие моменты время останавливается. Вот только все это ложь, от начала до самого конца. Время никого не ждет. Ни здесь, ни там. Оно течет своим чередом. И вот уже Анарин отстраняется от Ласточки, и он неуверенно опускает руки.

– Спасибо, – негромко говорит она, тыльной стороной ладони оттирая предательские капли. – Спасибо тебе за все…

– Не за что.

– За то, что ты есть.

– Глупости говоришь.

– Нет… – отрицательно качает она головой. – Я это точно знаю.

– Да ну тебя, Анарин, – немного смущенно произносит алеги.

Она силится что-то ответить, но грохочущий рокот врывается в их разговор. Заглушает его. Не дает Ласточке услышать последние слова девушки, и они теряются в безвозвратном потоке гула. Сам же он инстинктивно прикрывает свои уши, при этом отчетливо понимая, что такая защита вряд ли поможет.

Когда все немного стихает, алеги оборачивается, пытаясь понять, что за чудак так глупо зарядил столько холостых оборотов. Смотрит в небо, пытаясь различить еще не выключенные аварийные огни. Находит четыре неярких точки на этом бесконечно темном небосводе. Лучи прожекторов недолго и довольно блекло отсвечивают стальной корпус, и вот уже крылатик исчезает из вида, пропадая в небытие.

– Похоже на Марка, – говорит позади него Анарин.

– Это он и есть, – отвечает ей Ласточка. – Идиот. Он так двигатель посадит раньше времени.

– И потом он встретится с Сохиши Шиско и…

– …Бором, – вздохнул алеги.

– Не огорчайся так. Может, командор его и приструнит.

– Ты сама в это веришь?

– Я верю, что после летнего дождя можно увидеть радужный мост, а над ним ясное небо с пригоршней звезд.

– Звезд?

– Да, их самых, – произносит девушка. – Знаешь, я по ним больше всего скучаю. По созвездиям и туманностям. По всем этим искристым россыпям, которые видны по ночам. Жаль, что здесь нет этих замечательных крошечных лампочек… Без них что-то ускользает. Что-то важное. Что-то такое, что мне сложно выразить словами… Вроде бы все так, да вот все равно не то.

– Это всего лишь привычка, – пожимает плечами алеги. – Многие тут вообще их не видели никогда.

– Да, – к девушке понемногу возвращается ее легкость духа, – понимаю, о чем ты. Мне рассказывали, что те, кто вырос в Лабиринте, долго привыкали к тому, что на них сотнями тысяч глаз смотрит такая огромная вселенная. Говорили, что это очень неприятное чувство.

– И не только в Лабиринте, – задумчиво протянул Ласточка.

– Ну да, еще и Третий мир, Эронийское царство и не так давно возвращенные земли, ну, – она на мгновение останавливается, пытаясь вспомнить вылетевшее из головы название, – те самые, откуда родом Бор.

– Граничные миры, – подсказывает ей алеги.

– О! Они самые, – восклицает путница. – Совсем я что-то все забывать стала. Наверное, старею…

– Шутишь? – теперь уже и Ласточка понемногу начинает веселиться.

– А почему нет? Вон Миарлиний же делает вид, что стареет, а я что не могу?

– Ну… Думаю, тебе не пойдет.

– Да ладно, я – это я, но вот тебе точно стариком прикидываться, в ущерб здоровью.

– Это почему же?

– Тебя старушки затискают, а детишки окончательно достанут, да и с летного крыла тебя спишут в утиль. Зачем дедушке небо? Пускай по земле ходит. Ему полезно ногами двигать. Ну а ты, такой весь гордый, скажешь – никуда я не уйду. Редька вам с ватрушкой, да ветра в пятки, а я отсюда ни ногой. Вот тут-то начнется самое интересное. Бор сжалится и найдет тебе занятие по душе… – вдохновенно рассказывает Анарин путнику о его мнимом будущем. – Например, запишет тебя в механики. Чем не работа для бывшего пилота? Зато какое поле для полета фантазии. Одно масло. Другое масло. Подшипники и гаечные ключи. Романтика, верно я говорю, Ласточка? К тому же еще и Шиско под боком. Все двадцать четыре часа в сутки. Каждый день и каждую ночь. Она рядом. Следит за тобой. Едва ли не на пятки наступает. Представляешь? Так близко! А ты такой старичок с варикозным расширением вен, запущенной грыжей и небольшим маразмом в придачу, пытаешься вправить двигатель Марка на место, потому как наш общий знакомый решил покутить в небе. Ну как тебе?

– Плохая перспектива, – не сдержавшись, фыркнул алеги.

– Ну, зато можешь смело заявить, что ты один из немногих путников, кто дожил до пенсии.

Ласточка хотел было ответить девушке на очередную подколку в той же, привычной для их общения манере, но не успел. Мертвенно-бледный, он вздрагивает и непроизвольно тянется за сигаретами. Вот только их нет. Ни одной.

– Представляешь? – продолжает между тем девушка. – Ну и что, что будешь выглядеть, как развалина, – зато тебя бесплатно будут кормить во всех гастрономических заведениях, начиная от самых захудалых забегаловок, кончая, что ни на есть, экстра-классом. Общий этаж падет к твоим ногам! Хе-х… Эй, Ласточка, только подумай… Ласточка? Эй, что с тобой? – Теперь уже она не смеется, обеспокоенно глядя на путника. – Ласточка? Эй, алеги, не пугай меня… – но ее слова, точно обращены в пустоту, и тогда она осторожно говорит: – Лиэн?

Услышав свое настоящее имя, алеги словно выпадает из сковавшего его оцепенения.

– Они здесь, – его голос предательски дрожит.

– О, Изнанка, подожди, я сейчас сбегаю к механикам. Не уходи никуда. Я с ветром.

Ласточка едва ли понимает, что пытается донести до него путница. Он уже совершенно ничего не видит перед собой. Лишь их.

Эти темные, немного размазанные силуэты, заполонившие их маленький мир своей однообразно тусклой массой. Ему кажется, что они повсюду. Залазят в ангары, стоят на взлетных полосах. Отдающие тленом и смертью. Блекло-серые. Совершенно бесцветные.

Призраки.

Их сотни. Нет, тысячи.

И теперь все эти существа как один смотрят на алеги. Пронзительно. Так протяжно жалобно, что путник едва ли может вынести их противоестественное внимание. Он едва ли не задыхается, цепенея от ужаса, подтачивающего его волю изнутри.

Эти стеклянные, леденящие душу взгляды. В них, как будто, застыла его судьба. Точно полузабытый сон, она неотрывно преследует его и вряд ли когда-нибудь отпустит. Сколько бы Ласточка ни бежал, сколько бы ни мчался наперегонки с ветром – ни Лабиринт, ни Изнанка, ни его новая жизнь не смогут стереть его прошлого. Никогда. Он никогда не сможет отпустить его до конца. Лишь когда смерть приберет его к себе.