Катрин Панколь - Звезда в оранжевом комбинезоне

Он читал по ее ресницам, читал в ее глазах.

Им и ни к чему было разговаривать.

Точно знать, когда нужно приблизиться, а когда, наоборот, отдалиться, – вот и вся тайная наука любви, которую нигде не преподадут.

Знать, какой вопрос он может задать. Какой ответ он должен угадать. Он хотел сказать ей: «Да оставь свою мать, и давай втроем уедем отсюда. Начнем новую жизнь». Но он прочел в ее глазах, что это невозможно. Поэтому он помалкивал. Порой у него было впечатление, что он вламывался в ее душу с отмычкой. Он чувствовал себя взломщиком.

До какой степени этот человек властен нас захватить? Может ли быть, что он настолько могуществен?

Месье Куртуа подтвердил: «Да, это так». Сказал еще, что Адриан должен быть настороже каждую секунду, что время для открытого противостояния еще не пришло…

Он никогда не думал, что когда-нибудь у него будут жена и ребенок. В Арамиле детей больше не рожали. Ребенок – это обещание, данное времени. Эскиз будущего.

Но вот у него появился сын. Он носил его на руках под курткой, когда он был маленьким, ходил с ним гулять. Потом учил переходить вброд речку по правильным камушкам, определять погоду по состоянию неба, смотреть, как тает снежинка на руке, учил, что нельзя давать ослам ядовитые для них растения: такие, как самшит, олеандр и туя. Том в тот момент сам был не выше, чем колосок пшеницы, но слушал отца, как большой. Как будто знал, что это важно. Как будто понимал, что нельзя терять время.

В шесть лет, сидя на большом камне посреди ручья, текущего в полях, Том спросил отца:

– А ты когда-нибудь купишь мне ружье?

– Вряд ли, Том.

– В какой-то момент мне ведь придется охранять маму.

– А я где буду? Я‑то? – сказал он, улыбаясь, чтобы малыш тоже как-то развеселился.

– Ты уйдешь. Я хочу сказать, на самом деле уйдешь. Я останусь с ней один.

– А с какой стати я должен уйти?

– Я это знаю, и все.

– Ты никогда меня ни о чем не спрашивал…

– Ты мой отец. И ты должен знать мои вопросы.

Адриан рассказывал Тому про Арамиль, отца и мать, дедушку, учителя из школы, то самое кино. Но об остальном он помалкивал. Он не хотел, чтобы мальчик рассказывал об этом в школе.

Том стоял на камне посреди ручья мрачный как туча. Он грустно добавил: «Вот видишь, ты не можешь ничего ответить. В конце концов я буду охранять Стеллу».

С этого дня он перестал называть ее мамой.

Сюзон очень любила Адриана.

Они сидели на каменной скамье. Она зашивала ему куртку и брюки, рассказывала о подвигах Тома, ловко орудуя иголкой. О его вспышках гнева, рваной одежде, драках, синяках и ссадинах. Но как только он задавал ей вопрос о Леони или Рэе, Сюзон замыкалась и не отвечала.

Жорж не особенно его жаловал. Он даже не знал почему. Но если быть честным, он тоже его недолюбливал. Он задавался вопросом, почему Жорж позволил свершиться всей той беде, что свершилась. Почему ни разу ничего не сказал? Что он за мужчина тогда? Жорж был похож на мужчин из Арамиля. Он утратил способность бороться, силу духа, волю к победе. Было, вообще, даже непонятно, за кого он.

Он бежал в подземном переходе, и все нерешенные вопросы летали вокруг него, как летучие мыши, которых он разбудил своим появлением.

Потом он толкнул старую деревянную дверь, раздвинул высокую траву, вышел на воздух, вдохнул глубоко-глубоко, крадучись, добрался до машины, завел и поехал, пряча лицо, чтобы никто его не узнал.

Направление – Париж. «Это мои горы, – говорил он. – Париж такой высокий, такой большой, такой могучий, как гора». А он к тому же жил на склоне Монмартра, самого высокого парижского холма.

Это тайное местечко нашел ему Эдмон Куртуа. Он написал адрес на клочке бумаги, нацарапал записку, сунул в конверт и сказал: «Они знают, что с тобой делать, можешь им доверять. Ни с кем не разговаривай, Адриан. И будь тише воды, ниже травы. Избегай свар, девчонок, шумных пьянок».

Не нужно, чтобы Стелла знала, что он живет в Париже.

А не то Рэй станет выколачивать из Стеллы его адрес.

Он не хотел, чтобы в одно несчастное утро к нему явились легавые и отправили его назад, в Арамиль, к грязи на улицах, заборам и серому холодному солнцу.

Так что ему предстояло все начать сначала.

Он не знал, хватит ли у него сил.

И потом были воспоминания, которые приходили из воздуха. Не слишком приятные, честно говоря. В них не было криков, не было насилия… Но иногда они были более мучительны, чем остальные.

Леони расшифровывала их с необъяснимой жадностью детектива, обнаружившего весьма вероятную версию.

Стрелка метронома разрезала воздух, сновала вправо‑влево, влево‑вправо. Она молила Небо, чтобы никто не вошел в этот момент в комнату. Ее пальцы впивались в деревянную коробочку, в которой билась стрелка. Она не выпустит ее из рук ни за что на свете.

Она интуитивно чувствовала, что решается ее судьба, что какая-то часть ее жизни сейчас поставлена на кон.

Ева де Буррашар сидит в своей комнате на первом этаже замка. Ее дети уселись в уголке возле туалетного столика, застыли и молча смотрят на нее. Леони тогда было около семи лет, Андре – около двенадцати. У Евы красно-синяя заколка в белокурых волосах, на ней белые сандалии. На кровати стоит открытая сумка. Мама кидает вещи кое-как, сумбурно, ее отъезд напоминает бегство, словно она боится, что ее будут преследовать. Она суетится, торопится. А потом бессильно падает на кровать, сжимая голову. Потом встает и вновь с безумной энергией принимается за дело.

Сюзон пытается навести порядок. Она складывает платье, пиджак от костюма, юбку, нижнее белье, которое Андре иногда воровато сует в карман. Леони замечает это и тут же ловит его угрожающий взгляд, означающий «молчи».

– Вы опять уезжаете, мадам? – спрашивает Сюзон, разглаживая воротник белой рубашки. – А когда вернетесь?

– Не знаю, Сюзон, не спрашивай меня ни о чем. У меня нет сил отвечать на твои вопросы. Ты не видела мою щетку для волос, ту, что с перламутром на спинке?

– Она вроде как лежала на вашем туалетном столике?

– Нет ее тут больше. Боже мой, я все теряю, я ни на что не гожусь, никчемная! Сюзон, найди мне ее, я так ее люблю!

Сюзон оставляет на время сумку, идет в ванную, возвращается, держа в руке щетку.

– Вы забыли ее на раковине.

– Ты видишь, какая я никчемная, – повторяет она, хватая щетку. – А мое ожерелье из белого жемчуга, ты его не видала?

– Оно в шкатулке с драгоценностями, мадам.

– Ты уверена?

– Да, мадам.

Андре и Леони наблюдают за матерью: она крутится, вертится и наконец застывает неподвижно, прижав руки к вискам. Потом она поднимает голову и вдруг замечает их.

– А вы что тут делаете, дети? Не сидите здесь. Идите поиграйте в другом месте…

Андре делает шаг вперед, засовывает руки в карманы шорт. На дворе лето. На нем рубашка с короткими рукавами и сандалии. Леони прячется за ним. Она ждет, что он заговорит. Что он скажет те три слова, которые смогут ее удержать. Она уже готова шепнуть ему их на ухо, если он сам не догадается.