Катажина Грохоля - Хьюстон, у нас проблема

– Я так боялась. Ужасно. Но я всегда в тебя верила, сынок. Ты так по-взрослому реагируешь на известие.

Господи, умереть не встать – это что, прощание? Она никогда в жизни со мной так не разговаривала!

– Я не знаю, мама, заметила ли ты, но с некоторых – причем довольно давних! – пор я действительно стал взрослым.

– Понимаешь, я имею в виду, что волновалась, как ты это воспримешь…

Да мне все равно, будут у моей матери сиськи или нет, – лишь бы она была жива-здорова! Но она волновалась, ты ж понимаешь. Какого же она обо мне мнения?!!

– Мама, ну разумеется, я воспринял это как надо. Главное – чтобы ты была жива. И даже не переживай на эту тему.

– О, Зигмунт, ты так быстро! – матушка сияет при виде профессора, который несет ей ванильное мороженое, его матушка любит больше всего. – Садись, садись…

– Видишь, любимая, зря ты волновалась… Мы с Иеремиашем серьезно поговорили и все выяснили.

Любимая?

Что это значит – любимая?

Эти юристы… вообще, что ли, не соображают, что говорят?

Но любимая? Это уж слишком.

– Мы можем съехаться, тебе нельзя будет жить одной, – профессор берет матушку за руку, но смотрит на меня. – Твоей матери, Иеремиаш, нужен будет близкий человек рядом.

А я, дурак, об этом и не подумал. Матери ведь действительно понадобится помощь, хотя бы первое время.

– Честно говоря, мы уже много об этом думали, но твоя мама так волновалась за твою впечатлительность…

– Да что вы имеете в виду, прошу прощения?!! – я понятия не имею, о чем он болтает!

– Да ведь я же сказал тебе, что между мной и твоей матерью чувство. И оно возникло давно.

– Чувство?!!

– Иеремиаш, ну не будь ребенком, твоя мама – взрослая красивая женщина, я – взрослый мужчина.

О господи. Моя матушка… занимается сексом?!! И что мне теперь с этим делать?!!

Я вынимаю из кармана телефон и прикладываю к уху.

– Нет, я позвоню через секунду, я в больнице, – произношу я в молчащий телефон.

Мне нужно немедленно уйти отсюда, я должен их оставить, потому что у меня внезапно закипает кровь.

– Прошу меня простить, очень срочный звонок, – я посылаю им извиняющуюся улыбку, матушка улыбается мне в ответ, а профессор не улыбается – он понимает, что это обман, он более прозорлив.

Я выхожу из комнаты посещений с телефоном в руке. Изображаю разговор, а сам дышу, как будто пробежал марафон. Вдох, выдох, вдох, выдох… О господи.

О господи!

Какой же дурак!

Слепой!

Глупый!

Ну конечно – поэтому я должен был звонить и предупреждать, когда собирался приехать. Не приезжать неожиданно, информировать.

Я придурок – меня целую жизнь обманывали. И сейчас она тоже меня обманывает.

Надо вернуться и вести себя как ни в чем не бывало.

Я возвращаюсь, но чувствую себя непотребно. Они болтают о каких-то пустяках: что, может быть, вечером сыграть прямо здесь робберок-другой, что, может, Юлия с мужем пришли бы, было бы мило, с медсестрами можно было бы договориться, а кофе можно принести в термосе, и если я хочу – то тоже мог бы присоединиться, а как Геракл, а как работа… Мне даже не хочется рассказывать сейчас матери о том, что через месяц я приступаю к съемкам фильма, а в понедельник должен получить сценарий, ведь это может ее расстроить. Как это – «я болею, а ты будешь занят?». Я уже прямо слышу: «Ты же знаешь, я никогда… но я не думала, что именно сейчас, когда мне нужна будет твоя помощь…»

Как-нибудь все уладится.

Я думал, она хочет со мной поговорить, что-то такое важное сказать, а оказывается, речь шла только о том, что я должен подружиться с ее любовником-профессором. Какое-то недоразумение просто.

– Иеремиаш, что с тобой? – мамуля решила обратить на меня внимание.

– А что со мной может быть? Ну, кроме того, естественно, что у тебя рак, – ляпаю я, и лицо маменьки тяжелеет. Профессор хватает ее за руку.

– Он просто никак не освоится с этой мыслью, – говорит он ей ласково, словно ребенку.

Он еще будет меня переводить, ну нет уж!

Пес меня доконает этот, а не мать! Мне хочется дать этому профессору в рожу. Мать-то по-любому выздоровеет, а этот уродец норовит издохнуть – и только потому, что я один раз, один-единственный раз! по доброте душевной спустил его с поводка!

У меня своих проблем хватает.

Мне нужно поговорить с Алиной, нужно сделать ремонт на кухне соседки, которую я залил, нужно как-то смириться с тем, что я испортил сам себе жизнь, – а он тут будет меня оправдывать! Переводчик!

Ведь это не я врал, что мне предстоят только дурацкие анализы и обследование, это не я врал, что несчастный и одинокий, что мне нужно видеть своего сыночка все время, без перерыва, потому что он моя единственная опора и самый главный человек в моей жизни!

Все, я умываю руки.

– Мама, я приеду к тебе завтра, сейчас мне надо кое-что сделать. О’кей?

– Иди, милый, если надо, – матушка снова в хорошем настроении, она почти не обращает на меня внимания. – Я так рада, что мы все вместе.

Черт!

Вместе.

Я, он и она.

Счастья полные штаны.

Я все никак не могу прийти в себя, меня просто разрывает на куски от злости, вот-вот хватит удар.

Да что они все со мной делают?

Я возвращаюсь из больницы в таком бешенстве, что практически не вижу ничего перед собой. Но напиваться не хочу, потому что хочу иметь ясную голову. В лифте набираю телефон Инги.

– Иеремиаш, как дела у мамы?

– Ты можешь приехать?

– С мамой плохо?

– Со мной плохо, – говорю сквозь стиснутые зубы.

– Сейчас буду.

На третьем этаже лифт останавливается непонятно почему и входят две дамы. И я еду с ними почему-то снова на первый этаж, а уже только потом – на свой седьмой. Зубы у меня сжаты так, что вот-вот начнут крошиться.

Бедный пес. Только бы он выжил.

– Ты расскажи по порядку, что случилось.

– Да, собственно, ничего, – я настолько злюсь, что мне даже говорить не хочется. – Что я могу тебе рассказать? Что моя мать, как всегда, с тринадцати моих лет, меня обманывала?

– Обманывала в чем?

– Она знала, что у нее рак, уже больше месяца. А теперь выясняется, что она с Зигмунтом.

– Не понимаю. С тем профессором, с которым у нее отношения?

У меня чуть чайник из руки не падает.

– Так ты знала?!!

– Ну разумеется. Собака при виде него всегда радуется. Они вместе – только живут раздельно. Это же очевидно. Я это поняла сразу – когда мы первый раз были с родителями у твоей матери.

– Интересненько. А я вот вроде не слепой – а ничего не видел!

– Иеремиаш, ну ты что, ты маму ревнуешь, что ли?

Как-то это грубо прозвучало.

– Ни о какой ревности речь не идет. Но почему я узнаю обо всем последним? Ты понимаешь, как я себя чувствую?

– Как? – спрашивает она сладким голосом. – Как дурак, да?