Катажина Грохоля - Хьюстон, у нас проблема

И она уходит, не попрощавшись со мной. А я остаюсь за столиком, как придурок, мы были, вероятно, очень похожи на ссорящихся влюбленных, я чувствую на себе осуждающие взгляды других посетителей. Непонятно, чего они на меня уставились – я даже голос не повышал ни на секунду. И я стопроцентный идиот.

Довериться по пьяни Алине – это надо просто не иметь мозгов.

Да еще не помнить об этом!

Я оставляю недопитый стакан с водой на столе и ухожу.

Мне звонит матушка с известием, что я должен-таки взять Геракла, потому что она возвращается в больницу, там какие-то анализы оказались недоделаны, его оставить не с кем, но она надеется, что я им займусь. Лучше всего было бы, если бы я приехал вечером и немножко с ним побыл, она мне расскажет, как с ним обращаться, раз уж все равно другого выхода нет.

Черт, черт, черт.

Теперь в моей жизни появится еще и Геракл. Ведь именно его мне и не хватало.

Он наверняка загрызет меня, когда я буду спать. Убийца Куджо Стивена Кинга по сравнению с ним – тьфу, никто. Ребенок.

Я пытаюсь донести до матери, что это будет очень не просто, но слышу в ответ решительное:

– Ты знаешь, я никогда тебя ни о чем не прошу, но сейчас ситуация из ряда вон.

– Но ведь когда ты в апреле ложилась в больницу – ты же его с кем-то оставляла, – вспоминаю я. Тогда мне не пришлось возиться с этим уродом.

– Тогда было точно известно, что я ложусь на два дня. А сейчас это может затянуться. И я не могу никого так затруднять своей собакой. Вы поладите, я уверена.

Мы поладим. Я просто спущу его в унитаз – и все, если он хоть раз на меня свою пасть откроет.

Но этого я матушке не говорю – она этого не переживет.

У нее уже собрана сумка, довольно внушительных размеров, – она словно к двухнедельной поездке в Аргентину готовится.

– Ты все берешь? – задаю я вопрос и тут же жалею об этом.

– Не все, – матушка отвечает, как любая другая женщина на свете, – а только самое необходимое: пижама, халат, плед, потому что там может быть холодно, книжки, ведь не будешь же лежать и тупо смотреть в потолок, щетка, косметичка, полотенце для лица, полотенце для тела…

Потому что лицо – это же ведь не тело. Конечно, это я понимаю.

– Тут ключи – на всякий случай. Отвезет меня пан Зигмунт, а Геракл не может оставаться долго один, ты помнишь об этом?

Пес воротит свою мерзкую морду и вообще ко мне не подходит на всякий случай.

– Еда – вот там, в баночках, я упаковала. И витамины там же. Я сделала маленькие порции, ты их положи в морозилку и вынимай каждый день свежее, потому что он заветренного мяса не ест. Вот переноска, он боится ездить без переноски, в машине ты его из переноски не выпускай, а то неизвестно, как он на тебя отреагирует. Вот шлейка, не отпускай его ни в коем случае, он пропадет. И перестань ты его бояться и провоцировать, он чувствует, что ты к нему недоброжелателен. Геракл, иди к маме! Иди, скорее! Хоп! – она хлопает себя по коленям, но Геракл не совсем все-таки идиот, он для такого трюка слишком мал, поэтому он прячется под стулом. И ноет там. – И помни: у него всегда должна быть свежая вода. И не перекармливай его, он любит покушать. И гулять с ним надо как минимум пять раз в день.

Пять раз?!! Первый раз слышу. Нормальной собаке хватает двух, ну от силы – трех раз. А пес соседей вон вообще гуляет на балконе.

– Мама, я справлюсь, – говорю я, потому что она так сильно нервничает из-за того, что собака будет со мной, я аж сочувствовать ей начинаю.

– Я хотела было тебя попросить, чтобы ты тут пожил, ему бы было спокойнее в знакомой обста…

– Ну нет, – перебиваю я ее торопливо. – Ничего с ним не станется, если он чуть-чуть увидит мир. Мне нужно быть у себя, – я стараюсь говорить помягче, – у меня там… все. Ну, просто я хочу жить у себя. А ты скоро ведь все равно вернешься…

– Да, да, – она кивает, соглашаясь. – Для него все приготовлено и упаковано – там, в кухне. Милый, пан Зигмунт меня отвезет, а ты не пропадай, я тебе позвоню, как только буду знать, что и как.

– Я к тебе в пятницу приду.

– В пятницу или в субботу, посмотрим. Вот тут я оставляю документы, тут – счета, – матушка ведет меня в кухню, где на тумбочках лежат какие-то бумажки, – тут вот ключи, второй комплект у пана Зигмунта будет, если вдруг что случится – он ближе живет, а где пробки – ты знаешь…

Матерь Божья, это уже слишком. Счета, ключи, пробки, ключ от подвала, завещание… В этом вся моя матушка: на три дня покидает дом – но как будто на три года минимум уезжает в далекую заграницу.

– Я здесь жил, если ты не забыла.

– Да, но я хочу тебя предупредить, чтобы ты не трогал вот эту розетку, – матушка наклоняется и показывает мне розетку за тумбочкой, почти над самым плинтусом, очень низко, мы никогда ею не пользовались. – Тут вот что-то такое происходит, если включаешь в нее что-нибудь – сразу пробки вышибает, поэтому ты ее лучше не трогай.

Во время трехдневного отсутствия матери я просто обязан прийти в ее квартиру, отодвинуть тумбочку и включить что-нибудь в эту розетку – спасибо ей за то, что она сподвигла меня на эту мысль, сам бы я ни за что не додумался.

– И не включай чайник, потому что он будет кипятить воду бесконечно. Мне надо купить новый, но я пока слежу за ним и выключаю сразу, как только вода закипает. А ты лучше не трогай. Я его вообще, пожалуй, отключу от розетки. Тут вот, сбоку, я положила ключ от почтового ящика, туда надо будет заглянуть хотя бы разочек, но это я попрошу пана Зигмунта.

Она осматривает квартиру, как будто получила двухлетний контракт на работу за границей и вообще не уверена, что когда-нибудь вернется.

– Мама, ты что, не собираешься возвращаться? – не выдерживаю я.

– Ну что за ерунду ты говоришь, – возмущается она. – Просто нужно же обеспечить безопасность в случае чего.

– О’кей, – говорю я и перестаю ее нервировать.

Пускай делает что хочет, я буду хорошим сыном.

– Ну, и самое важное, – матушка наклоняется и берет на руки эту псину. – Геракл. Милый мой сыночек, ты не бойся Иеремушку, не бойся. Возьми его на руки.

Я послушно встаю и протягиваю руки.

Пес начинает перебирать всеми четырьмя лапами в воздухе с такой скоростью, что удивительно, как это он не взлетает. И извергает из себя какие-то звуки, похожие на крик чайки. Да точно – чайка! Я всегда знал, что он мне напоминает какую-то птицу.

– Собачечка моя, маленький мой, ну ладно, ладно, – матушка утыкается лицом в его щуплое напряженное тельце. – Иеремушка тебя не будет обижать, нет, нет. Ну, милый, – это уже снова мне, – увози его!

Первый раз в жизни я держу этого уродца на руках. Он замер. И весь как будто из железа. Даже дрожать перестал, весь напрягся как струна. Матушка ему надевает шлейку.