Катажина Грохоля - Хьюстон, у нас проблема

Как, ну как я с «этим» покажусь у себя на районе?!!

– Открывай сумку, – приказывает матушка, – и клади его туда осторожно. Только подожди – я поцелую его еще разочек.

Пес снова начинает махать ногами в воздухе, в ее сторону. И – да нет, клянусь! Так и есть! – я вижу у матери слезы на глазах…

Вот не выношу, когда меня ставят к стенке.

Я принес этого уродца домой в розовой сумке с окошком. Поставил сумку в комнате на пол. Открыл.

Пес скукожился в самом конце сумки и выходить не собирался. Да и хрен с ним. Пусть сидит.

Я занялся своими делами, посмотрел фильм, который взял уже пару недель назад у Бартека, – пес все сидел внутри розового – да и хрен с ним. Я заглянул к нему пару раз, но он при виде меня становился еще меньше. И не собирался выходить по-прежнему. Не скулил, не кричал чайкой, вообще не двигался. Я ему налил воды в миску, насыпал корма.

Звонит мамуля – «как дела у Гераклика»?

– Отлично, – говорю я, потому что дела и правда идут великолепно.

Нормальный пес хотя бы вышел из этой сумки и осмотрелся, куда он попал. Но этот – и не пес, и не нормальный. Я иду в душ, решив ему не мешать. Выхожу из душа, заглядываю в сумку – пес исчез. Иду в кухню – там его нет. Проверяю в ванной – нет. Смотрю в спальне – нет. Балкон открыт, и от этого мне становится жарко. Я выхожу, смотрю на газон – ничего не видно, темно же. На балконе пса нет. Я закрываю балкон, одеваюсь, бегу вниз. Хожу, как идиот, по чужим какашкам, но ничего, похожего на эту имитацию собаки, под моим балконом не валяется. Фух.

– А ну уйди с газона, траву топчешь, ты что, таблички не видишь, ослеп?!! – слышу я из окна на первом этаже. Голос того мужика с таксой.

Я бегу, как ракета, наверх.

Был и сплыл – ну как так может быть?

Начинаю метр за метром обыскивать свою не такую уж большую квартиру, методично и старательно: кухня, двери закрыть, шкафчики открыть, посмотреть на всякий случай даже в верхних, холодильник, может быть, он случайно туда влез, когда я что-то вынимал… Нет. Духовку он открыть не мог. В кухне чисто. Закрываю кухню, иду в коридор, закрываю все двери, проверяю каждый сантиметр пола.

Ложусь на живот, заглядываю под шкаф – его после предыдущих хозяев реставрировали, он здоровый, глубокий, на ножках, «чтобы было удобнее полы мыть» (вообще-то совсем и не удобней, потому что нужно на пол ложиться, чтобы туда дотянуться).

Шарю там рукой на ощупь, выгребаю кучу пыли.

Марта что, никогда там не пылесосила?

До стены не дотягиваюсь.

И не вижу ничего, потому что свет туда не доходит, а фонарь у меня в машине, не бежать же вниз еще раз. Беру камеру, делаю снимок со вспышкой, перекачиваю снимок на флешку, смотрю. Да, вот он, этот уродец, лежит в самом углу, глаза красным светятся от вспышки.

– Геракл, – говорю я спокойно, – иди сюда.

Этот клубок шерсти с красными глазами даже не шелохнется.

– Иди сюда, собачка, – я стараюсь говорить ласково, самым своим приятным голосом, выйдет – убью сволочь.

Пес не реагирует. Я вынимаю из сумки его любимую игрушку, которая называется «помни, что он к ней очень привязан, этот звук его успокаивает». У меня в руке – отвратительное нечто неопределенной формы, и при надавливании оно издает кошмарный писк.

Я нажимаю пару раз – ну, может, уши пару раз дрогнули, но я не уверен.

Кошмарина уже стучит в пол.

Я нажимаю еще раз. И еще.

Кошмарина слышит, Геракл – нет.

– Песик, иди сюда, – чмокаю я, лежа на полу.

Нет, ничего.

Вынимаю какую-то конфетку, стараясь погромче шелестеть фантиком.

Ничего.

Ну тогда пусть, холера такая, сидит там под шкафом. Выйдет, когда проголодается.

С псом у меня отношения напряженные. В первую ночь он, видимо, все же вылез из-под шкафа, потому что миска утром оказалась пустой.

Мне же надо выгулять его перед выходом, поэтому шлангом от пылесоса я притянул его к себе, он меня даже не покусал. Я надел ему шлейку, пристегнул поводок.

Пришла Инга, начала восхищаться уродцем, он как будто этого восхищения даже не заметил, только голову отворачивал и норовил залезть в свою розовую сумку. Я слежу, чтобы двери в коридор были закрыты.

Инга пришла, судя по всему, только для того, чтобы спросить, что с Алиной, выяснил ли я что-нибудь, и сообщить мне, что тот сериал, о котором она мне говорила, называется «Разделяй и властвуй». По телефону, разумеется, сказать мне этого было никак нельзя. Наверно, спутник бы не выдержал.

И что я могу ей ответить?

– Я, конечно, не знаю точно, – заявила она, – а ты делай, как хочешь. Ты оставляешь всегда все на потом, надеясь, что потом оно все само как-нибудь рассосется. А оно не рассосется.

Я всегда делаю так, как хочу, и ничьи советы мне в данном случае не требуются.

– Ты избегаешь конфронтации, Норрис. Ты звонил Яреку?

А почему, собственно, я должен был ему звонить?

Я выяснил все с Алиной, выяснил все с мужем Актрисы, а если он прицепился ко мне, как репей к собачьему хвосту, то что я могу поделать?

Ничего. Совсем ничего.

Я думал, что попрошу Аню выгуливать этого заморыша в рамках добрососедской помощи, но она уехала в лагерь.

И вот приходится самому. Вот я неудачник.

Люди на меня смотрят, когда я с ним выхожу, а я притворяюсь, что у меня в руке ничего нет.

Маме будут делать операцию, наверно, на следующей неделе. Я у нее был в воскресенье. Ненавижу больницы. Просто ненавижу. Вышел я оттуда с облегчением. Пусть уже скорей все это закончится.

В воскресенье вечером я разморозил порцию на следующий день, пса закрыл в большой комнате, а сам решил постирать. Хотел ведь купить стиральную машинку на прошлой неделе, но замотался и забыл. Можно было бы поехать к матери – но пес начнет нервничать. И потом – мне прекрасно стирается в раковине на кухне. Я залил водой черный свитер, добавил порошка – пускай отмокает.

Геракл сидит в сумке, вроде бы все в порядке, я могу быть доволен.

Но что-то меня беспокоит, царапает изнутри. И я не понимаю, в чем причина.

Мать – это понятно. Пес – это тоже понятно.

Но ведь я не говорил Алине о фотографии. Не мог. Толстый рассказывал, что я хотел звонить Марте в тот свой злополучный день рождения, но они мне не дали. И Маврикий подтвердил это. Хотя Маврикий, по моим ощущениям, сдулся раньше. Но чтобы я звонил Алине…

Если позвонить Толстому с вопросом – он будет считать меня идиотом, ладно, не первый раз.

Не понимаю. Если бы я рассказал Алине – я бы точно помнил об этом. Я ведь даже Толстому ничего не рассказал. Постойте, постойте… Толстый должен помнить, что я делал той ночью, он ведь знает, что я собирался звонить Марте, а я этого даже не помню. А потом я отключился. Я набираю номер Толстого. Абонент недоступен. Он вернулся в Словакию? Вот не знаю, там вообще сеть-то ловит? Пишу ему смску: «Свяжись со мной срочно».