Вивиан Шока - Я чувствую себя гораздо лучше, чем мои мертвые друзья

Бланш вынуждена остановиться, неожиданно ощутив себя на краю пропасти. Не отвлекайся от истории Рене, держись за нее. Дыши.

«Рене говорит, что внезапно почувствовала себя взрослой, и морщины тут ни при чем. Она повзрослела в тот день, когда умерла ее мать. После этого она больше не проронила ни слезинки. Оставив за захлопнувшейся дверью монотонную жизнь Бордо, Рене, ни разу не всхлипнув, спускается по лестнице, держа в руках чемоданы. Она это делает не с легким сердцем, прислушайтесь к ее словам: просто она приняла решение».

Замечательно, теперь тебе нужно повторить историю для всех, поскольку редко бывает достаточно одной версии событий, чтобы она отложилась в их капризной памяти. Итак, в августе 1962 года, в Бордо, Рене убегает из дому. Ее муж, некий Альфред, и их дочери-подростки, Лизон и Диана, казались ей одинаково тусклыми и безжизненными. Рене утверждает, что страховой агент часами просиживал перед горами папок, а обе девочки были глупы. Ничего не помогало.

«Вы правильно расслышали, Рене сказала: глупые и безжизненные. Альфред – это имя мужа, все верно, Габриэль».

Имея при себе всего два чемодана, Рене приехала в Канны. Она уточняет, что воспользовалась помощью хорошего друга, некого Поля, с которым познакомилась годом ранее во время симпозиума страховых агентов в Антибе, куда Рене сопровождала своего мужа в надежде увидеть другие места, кроме наскучивших Бордо и Гаронны, и развеять свою хандру а-ля Бовари. Поль жил между Лондоном, Нью-Йорком и Ривьерой: беспечный эстет, унаследовавший хорошее состояние, он обожал путешествия и беседы. Он подарил ей несколько миллионов на приобретение книжного магазина, который Рене назвала «Горизонт».

«Знаете, что восклицали люди, приходя к ней? „Я узнал, что владелица этого магазина читает книги!“ Рене говорит, что, возможно, она потеряла зрение именно от постоянного чтения, ей кажется, что она родилась с книгой в руках, что, начиная с подросткового возраста, она испытывала гораздо большее удовольствие от чтения, чем от любовных утех».

Габриэль улыбается, Стан приходит в замешательство. Рене довольно быстро овладела механизмами торговли, ее всегда отличала прекрасная память, а в этой профессии память весьма полезна. Часто она за одну ночь проглатывала отрывки из рукописи нового романа.

«Вы следите за рассказом? Рене упомянула об отрывках из законченной рукописи, еще не оформленной по всем правилам, без обложки, но которая отпечатана на машинке и прекрасно читается, – такую рукопись издатель предоставляет незадолго до выхода книги. Так ведь, Рене?»

Никто не заметил, в какой именно момент шея Од покраснела и стала надуваться, словно воздушный шар. Маленькая женщина ворчит, как раненый зверек, судорожно стучит по своему инвалидному креслу, рискуя из него вывалиться. Габриэль бледнеет, вскакивает с места. Он сжимает ладонями побагровевшее лицо, хочет прижать его к своему плечу, но раз за разом голова Од выскальзывает из его рук. Од сопротивляется, стучит все сильнее. Бланш бросается к ней.

«Не напрягайтесь, Од! Вы слишком сильно тянете свой аппарат, механизм может сломаться и поранить вам губы. Что случилось? Что не так? Это рассказ Рене вас так взволновал?»

Од отбивается от рук Габриэля, вынуждает его отступить. Она умоляюще смотрит на Бланш и внезапно принимается кивать, как щенок, все быстрее и быстрее, старательно щелкая языком во рту, широко раскрывая рот и стискивая челюсти со звуком кланк, кланк, кланк . Бланш пытается найти объяснение.

«Вы… хотите сказать, что умели печатать на машинке? Так, Од?»

Снова раздается ворчание. Не такое сильное, как прежде. Бланш неотрывно смотрит на Од. Опять слышится кланк, кланк, кланк .

«Похоже, речь идет не о вас. Тогда о ком же…»

Од делает вид, что качает младенца на руках.

«Ваша мама? Нет. Кто-то рядом. Рядом с ней… Ваш папа? Почему вы теперь размахиваете руками, что это означает, взмахи все шире… Это мотор… Он гудит… Станок, много станков, шумно, должно быть, это типография. Поняла: ваш отец печатал книги, газеты!»

Удовлетворенное ворчание. Од откидывается на спинку кресла с обессиленной улыбкой. Как урчащий кот. Но владелица книжного магазина, сидящая у другого края стола, не собирается никому уступать слово. Она энергично стучит по столу обеими руками, требуя, чтобы все вернулись к ее рассказу. Это творческая мастерская – или что?

Итак, возвращаемся в Канны, к витринам «Горизонта».

«Вас это позабавит, Станислас, – Рене вспоминает, как однажды утром в магазин зашел Шарль Азнавур. Он хотел купить бумаги марки „Лало“ [6], чтобы писать свои песни. Она была со многими знакома, любила общаться, смеяться, спала совсем немного. Спустя несколько лет книги заполнили почти все пространство магазина, от пола до потолка».

Вокруг овального стола кружит один и тот же вопрос: она сохранила эти книги?

«Рене отвечает, что в библиотеке дома престарелых можно найти последние сборники „Плеяды“ [7], принадлежавшие ей. Чоран, Грак [8]и почти вся „Человеческая комедия“ Бальзака. Ничего страшного, Саша, если вам незнакомы эти книги. Рене говорит, что я могу почитать вам отрывки из них, она выберет свои любимые, да, мы обязательно это сделаем… Мне как раз вспомнился небольшой отрывок из бальзаковского романа „Дом кошки, играющей в мяч“, который мне очень нравится. Улыбайтесь, Сюзетт. На самом деле, кот в этом романе – вывеска магазина текстильных товаров. Там продают ткани в рулонах, ленты в метрах, и под кипами шерсти зреет история любви, истеричной, изворотливой и совершенно безнадежной…»

Од одобряет эти слова, снова колотя кулаками по подлокотникам кресла, стуча подошвами ботинок по подножке, ворча от удовольствия. Габриэль передразнивает ее воркование и всех смешит, Виктор принимается петь, а Бланш обещает своей чрезмерно возбужденной аудитории в следующий раз принести роман на занятие мастерской. Словно возвещая конец перемены, на них обрушивается резкий голос Рене:

«Маленькая идиотка!»

Рене не согласна с Бланш, совершенно не согласна.

«Истина состоит в том, – медленно произносит хозяйка книжного магазина, – что любовь никогда не может быть безнадежной. Потому что только она делает нас живыми. Только она».

Спины выпрямляются, тела электризуются. Дух желания витает над столом: его сила притяжения непреодолима, и возраст ничего не меняет. Все хотят знать больше.

И тогда Рене рассказывает, что до того, как переехать в дом престарелых, она сожгла письма единственного мужчины, которого безумно полюбила в Каннах, когда ей было пятьдесят четыре года. Он сгорел от рака печени, всего за восемь недель. Она может по памяти рассказать содержание этих писем слово в слово, их пылкость живет в ее сердце, и она до сих пор помнит их запах.