Юнни Халберг - Паводок

Чего же ему хотелось?

Иметь друга, и только. Всем хочется иметь друга.

И пожалуй, в этом Тросет отдавал себе отчет. Ведь когда его спрашивали, есть ли у него друзья, он наверняка хотел бы ответить, что конечно же есть один, к которому он нет-нет да и заходит потолковать о том о сем, вдобавок надежный, каких поискать. Словом, друг что надо, Роберт, симпатяга, сосед, всегда готовый помериться силами, надежный малый, на него во всем можно положиться.

— Твой дом посреди стремнины. Нельзя тебе тут рассиживаться. — Я взял его за плечо, он вздрогнул, замер, и в тот же миг дом покачнулся. Самую малость, но покачнулся, что-то там уступило напору.

Обеими руками Тросет вцепился в столешницу.

Я сел на перевязанную бечевкой стопку газет. Он напоминал мне этакого фараона в гробнице. Чокнутый малый, изучающий рисунки и письмена, выбитые и нарисованные на стенах и потолке. Упрямый старикан, не желающий расставаться со знакомым, любимым окружением.

— Еще две минуты — и я плыву обратно в Йёрстад.

— Ну, оно конечно… — пробормотал он, глядя в стол.

— Я не вернусь, — сказал я, подождал немного, встал и вышел за дверь. Спустился вниз, прошел по коридору на крыльцо, сел в лодку и начал считать до ста.

Мимо проплыли ель, морозилка, керосиновая бочка.

Досчитав до ста, я вылез из лодки, прямо по воде шагнул к перилам, распустил узел. И тут увидел на пороге Тросетовы резиновые сапоги. Я поднял голову. Он, в дождевике и зюйдвестке. В руке фибровый чемодан. Глаза прищурены.

— Иди садись, — сказал я.

Он еще сильнее зажмурился и пробормотал:

— Никогда этакой воды не бывало.

Я затащил его в лодку. Правда-правда. А что мне оставалось? Ухватил его за ногу и силком поставил ее в лодку. Потом взял старика за талию и поднял на борт, уложил на спину, головой к штевню. Он лежал и смотрел в небо. Я налег на весла. Лодка скользнула в сад, и мы поплыли среди яблонь. На ветках белели мелкие цветы. Тросет, словно худосочный Пиноккио, лежал и глядел на свои деревья. Может, думал о них. Может, о своей жене. А может, чувствовал, как когти паники вонзаются все глубже, все больнее, не давая ни о чем думать.

Кожаный диван, стеклянный столик, черная тиковая этажерка с дешевым кенвудовским музыкальным центром. Портрет лопаря, а рядом — крестьянские похороны. Я помню запах табачного дыма, пепельницы на столе в гостиной, вечно полные окурков. Шорох газетных страниц после обеда. Запах кофе из термоса, как вернешься со скотного двора. Добрый запах навоза в сенях. Трактор, урчащий на холостом ходу возле сараев. Лет с пяти-шести я мечтал сесть за его руль, газовать, поворачивать, выезжать на крутые участки, тащить на прицепе сено, пахать. Я мечтал о тракторе, как другие мечтают стать летчиками. В семь лет видел себя заправским трактористом: вот я сижу за рулем, орудую рычагами, переключаю скорости, утираю сопли, выезжаю на дорогу, а прицеп-то тяжеленный, с силосом. Мне нравилось смотреть, как отец задним ходом сноровисто подгоняет трактор к бетонному блоку, безошибочно попадает в пазы, спрыгивает на землю, закрепляет груз. В таких случаях я с гордостью думал: это мой отец, он все умеет. Настоящий хозяин. Когда-нибудь усадьба перейдет к Хуго, но пока здесь распоряжается он. Захочет — пойдет домой обедать или за скотный двор помочиться. Быстрый соскок с трактора, движение, которого никто, похоже, не замечал, и меньше всех он сам. Замечал один я. И с радостью предвкушал тот день, когда смогу вот так же соскочить на землю. Ходил за ним по пятам, стоял наготове с молотком, коробкой гвоздей или сеткой для курятника. Кустистые отцовские брови и спокойные глаза, бывало, в дрожь меня вгоняли. Иной раз я подходил к нему вплотную, хотел почуять запах его рук. Если он ходил в лес, валил там деревья и обрубал ветки, от его одежды шел свежий запах древесины. А временами его лицо замыкалось. Будто он обнаружил что-то такое, чем нельзя ни с кем поделиться. И тогда наставала тишина. Нет, тишина не то слово — вроде как сидишь возле динамитной шашки и слышишь шипение бикфордова шнура.

Он был работяга из тех, кто обтирает руки ветошью, ошкуривает бревна и рубит жерди, берется за дело без нытья и бахвальства, не смотрится по четыре раза на дню в зеркало, думая: ну, чем я не симпатяга?

Я вышел на улицу. Нина сидела на шелловской бочке. Мать с чемоданами и узлами топталась возле машины, будто ждала уже не один час. Я велел ей выбрать из этого багажа пару чемоданов или сумок. Она оглядела скарб, вытащила из кучи две сумки и чемодан.

Остальное я отнес на второй этаж. А на обратном пути еще раз проверил нижние комнаты. Открыл подвальные люки и двери, чтоб вода сливалась. Обошел гостиную, задержался у буфета, который так и стоял с приоткрытыми дверцами. Вытянул ящик с салфетками и фарфоровыми фигурками. У дальней стенки лежала небольшая пачка конвертов. Я достал их, открыл. Там были платежные бланки и уведомления страховщиков из «Стуребранн». Уведомления сообщали, что сумму задолженности мы сможем выплачивать по частям, так что сохраним страховку на дом от стихийных бедствий. Но в другом письме нас извещали, что наша страховка аннулирована. Прошлый год я точно выплатил страховой взнос, только вот какой и за что? Может, вовсе и не за дом. Ну и ну: мать умышленно прятала все эти бумаги! Получала их на почте, возвращалась домой, открывала буфет и засовывала подальше в ящик.

Я прошел на кухню, выглянул в окно.

Она по-прежнему ждала возле машины. Наверняка ведь все понимает. Если вода будет подниматься дальше, затопит Йёрстад и смоет постройки, никакой компенсации нам не видать. Что тогда? Жить негде. Полный финиш. Ничего у нас не останется.

Я въехал на гору и остановился. В нескольких километрах выше по реке, за верхушками елей, лежал Йёрстад. Я вылез из машины. Подъездная дорога уже под водой, вот-вот зальет калитку. По другую сторону, ближе к Брекке, река кольцом сдавливала Тросетов дом. Казалось, так и должно быть, словно дом его затем и построен, чтоб находиться посреди стремнины. Нина и Тросет тоже выбрались из машины. Он надел зюйдвестку, смахнул с лица капли дождя. Бода в реке закручивалась огромными воронками. Пока мы так стояли, в потоке объявился лось. Он пытался выплыть к нашему берегу, но течение понесло его дальше, вместе с деревьями, ящиками и всяким хламом. Внезапно он угодил в водоворот, закружился, будто на карусели, только морда и тяжелые рога еще торчали над водой.

Мы пошли назад, к машине. Остановился я неподалеку от каменного мостика через небольшой ручей и, когда открывал дверцу, увидел, что ручей затопил мост и промыл на нем поперечную борозду. Сейчас, подойдя к ручью, я понял, что машина здесь не пройдет. Вернулся к своим и сказал: