Юнни Халберг - Паводок

— Дальше пойдем пешком.

— Так ведь до Хёугера четыре километра! — воскликнула мамаша.

— Пойдем пешком, — повторил я, открыл багажник, вытащил чемоданы и сумки. Подхватил один узел, мешок и серый мамашин чемодан. Тут только и почувствовал, какой он тяжеленный. Подошли остальные, разобрали багаж и двинулись вброд по воде. Я запер машину и следом за матерью шагнул в ручей.

Неожиданно она остановилась, обернулась ко мне.

— Господи, я забыла выключить плиту! — В тот же миг она поскользнулась и потеряла равновесие.

Я швырнул чемодан на тот берег, бросился вперед и успел поймать ее, иначе бы она уплыла в Квенну. Мамаша молча лежала, вцепившись в свои узлы, барахтая ногами в мутной воде. Я подхватил ее под мышки, перетащил на другую сторону. Она села, отвела с глаз спутанные мокрые волосы, взглянула на меня.

— Ты не ушиблась?

— Нет! А ты?

— Да нет, в общем-то.

Остальные смотрели на нас. А мы на них. И вдруг все разом рассмеялись. Кроме меня. Мне этакое веселье действует на нервы. Я помог матери встать на ноги. Нина открыла чемодан, вытащила полотенце и сухую одежду. Мы с Тросетом отвернулись — мамаше надо переодеться.

— Шустрый ты, ровно молния метнулся.

— Не смотрите! — крикнула мать.

Как только она переоделась, мы пошли дальше.

Мать шла впереди, энергичными короткими шагами. Я знал, ей до смерти хотелось явиться в Мелхус этакой промокшей, бездомной бродяжкой, с жалким узелком пожитков в руках. Понятное дело, она была не в восторге от того, что пришлось оставить Йёрстад, но, раз уж поневоле бросаешь родные стены, в город нужно войти не иначе как мокрым до нитки, с высоко поднятой головой и неколебимой стойкостью в лице. А на тротуаре — толпа любопытных, стоит да смотрит. Я предполагал, что в Мелхусе, скорей всего, организован кризисный центр, и прямо воочию видел, как мамаша тащит Юнни вверх по лестницам, прокладывает себе дорогу сквозь очередь в контору, к стойке или к столу, толкает Юнни перед собой и крикливым голосом повторяет: «Поглядите на мальчика! На сынка моего! Бедняжка почитай что разут-раздет!» А потом начнет твердить, что нам никак нельзя ночевать на полу в спортзале вместе с другими бездомными; до тех пор будет голосить насчет немого оборванного сынка, что нам в конце концов отведут комнату в «Бельвю», лишь бы от нее отвязаться. Вот такая она, моя мамаша. Топая вниз по крутому склону, я смотрел, как она шлепает по грязи — ни дать ни взять терпеливая мученица. Теперь ее ничто не остановит. Она твердо решила гордо войти в город и добиться уважения и сочувствия от людей, которым, как ей казалось, на нее наплевать.

У подножия очередного холма Нина остановилась. Села на камень возле канавы, вытряхнула что-то из ботинка.

Мамаша уже была наверху и звала нас. Махала руками, показывая на реку. Нина обулась и пошла к ней. Я подхватил чемоданы, двинулся следом. Мамаша, прищурясь, смотрела в сторону Вассхёуга. Трое скотников выгоняли бычков с огороженного пастбища, что пониже усадьбы. Но мамаша смотрела не на них.

Выше по реке, под высоковольтной линией, плыло что-то непонятное.

— Вроде бы грузовик, — сказал я.

Непонятное сооружение медленно поворачивалось.

— Никакой это не грузовик, — возразила Нина.

Тросет стоял у обочины, физиономия бледная, длинная, сплошь в морщинах. Я спустился к нему.

— Думаю, тебе стоит глянуть на реку.

Он поднялся наверх. Нина кивнула на Квенну.

— Там твой дом, Тросет.

Тросет посмотрел туда, куда показывала Нина. В неспешном исчерна-зеленом потоке, ближе к нашему берегу, легонько покачиваясь, плыл его дом. На крыше по-прежнему красовались коряги, которые он очистил, отшлифовал, подрезал и прибил к коньку. Дом медленно поворачивался по кругу, теперь мы видели его торец. В длинной стене была солидная дыра, как от удара огромного камня. Сквозь этот пролом виднелась Тросетова спальня. Мы смотрели на старую, выкрашенную в белый цвет двуспальную кровать, которую он когда-то делил со своей молчуньей женой и которая теперь сдвинулась с привычного места. Стул, где еще час-другой назад аккуратно висела его одежда, опрокинулся и приткнулся к кровати. В остальном же все было как раньше. Совсем недавно я ходил в этом доме по коридору, по комнате, заглядывал на кухню, поднимался наверх. Такое ощущение, будто он выплыл из другого времени. У меня в голове не укладывалось, что я там был. Кукольный домишко, маленький, убогий. Мне вспомнилась фотография, висевшая возле лестницы: Тросет с женой в Сулёре, в начале семидесятых. Я взглянул на него — впалые щеки, выцветшие голубые глаза. Он смотрел, как его дом плывет прочь, и лицо у него было, как дочиста вытертая школьная доска. Никто из нас не проронил ни слова. Потом Тросет поднял руку, неопределенно взмахнул ею и сказал:

— Он сейчас перевернется.

Дом на что-то наскочил. Накренился, будто непременно хотел плыть дальше и налегал на препятствие, чтобы свалить его и снова оказаться во власти течения. Но стоял на месте, только наклонился вперед. Кровать отделилась от пола и боком скользнула к пробоине в стене. Перевалила через край и плюхнулась в воду. Мамаша тоненько пискнула. Я отвернулся — что-то мерзкое, противоестественное было в этой бултыхавшейся в воде белой двуспальной кровати. Тросет завороженно смотрел, как уплывают прочь его кровать, одеяло, покрывало, смотрел на застрявший дом. В конце концов постройка не выдержала напора воды — одна стена рухнула, черепичины и коряги градом посыпались в воду, угловые стойки вывернулись.

— На куски разваливается, — тихо сказал Тросет.

У его ног в грязи стоял коричневый фибровый чемоданчик. Там он его поставил. На первый взгляд, Тросет вроде и не волновался из-за дома, но фибровый чемоданчик, который стоял в грязи, впитывая дном дождевую воду, говорил о другом. С Тросетом что-то происходило, только ни по глазам этого не видно, ни по рукам, ни по лицу. Мне живо представлялись жестокие схватки на изрытом, топком поле боя, лязг стали, глухие удары по искореженным повозкам, раненые лошади, бьющиеся в грязной жиже среди рваных мундиров.

Тросет смигнул с век дождинки.

— Сызнова одни обломки. — Он нагнулся, поднял чемоданчик, зашагал дальше.

Мать кашлянула. Юнни сунул руки в карманы дождевика. Обернулся, глянул на Тросета, поспешил следом за ним, догнал и, опустив глаза, приноровился к ритму шагов нашего бывшего соседа.

Пониже Йёрсума на трухлявых остатках какого-то помоста под дырявым дощатым навесом сидела девчонка, а рядом с ней маленький черный щенок. Юнни подошел к ним. Девчонка погладила щенка, широко расставленные глаза снисходительно посмотрели на Юнни, который неотрывно глядел на щенка.

— Как его кличут? — спросил я.