Элайза Грэнвилл - Гретель и тьма

Йозеф работал дальше, а Гудрун отправилась с заданием, поспешно натянув свои лучшие шляпку и пальто. Йозеф, в полной тишине сосредоточенно накладывая швы, не сразу осознал, что кто-то все подает и подает ему горячую воду и свежие бинты, а чьи-то руки проворно раскладывают для него инструменты, чтобы удобно было брать. Сделав наконец последнюю повязку, он осторожно перекатил юношу на бок, чтобы вытянуть из-под него окровавленное покрывало. В одиночку с этой задачей справиться непросто, и он обрадовался еще одной паре тонких рук – кто-то работал рядом. И тут до него дошло.

– Лили! – Он спешно прикрыл нагое тело Беньямина. – Вам не следует здесь находиться, дорогая моя. – Он помедлил. – Не пристало…

– Бедный Беньямин. Что они наделали?

– Ножевые раны. Ушибы. Несколько скверных переломов. – Свои худшие опасения Йозеф воздержался выражать. По лицу Лили ему показалось, что объяснений недостаточно, и он обрадовался возвращению Гудрун – та по-хозяйски ворвалась в комнату и принялась наводить порядок. – Боюсь, сколько-то Беньямин будет прикован к постели.

– Еще работы, – вздохнула Гудрун. Перехватила взгляд Йозефа. – Но мне жаль парнишку, разумеется.

– Вы доставили мое сообщение?

Гудрун кивнула.

– Герр доктор Фукс до вечера принимает пациентов. Придет при первой же возможности. – Она вновь театрально вздохнула, а затем схватила ведро с измаранными бинтами и направилась к двери. – Уберу-ка я это, раз больше никто не сподобился.

– Вы заставили его, – внезапно произнесла Лили.

Йозеф глянул на нее ошарашенно.

– В каком смысле, дорогая моя?

– Я умоляла его не ходить. Я знала, что это опасно. Что вы ему сказали, чтоб он пошел?

– Что вы знаете о том месте? – Йозеф двинулся в наступление. – Если б вы мне больше рассказали про тот клуб, ему бы не пришлось подвергать себя такой опасности.

– Я ничего о нем не знаю, – ответила она тихо. – Я никогда там не была, но любому понятно было, как Беньямину страшно.

– Вы там никогда не были. – Йозеф натужно сглотнул. – О. – Чуть погодя он добавил: – Тогда откуда вы, Лили?

Она скользнула взглядом в сторону.

– Смотрите, и цветы тоже здесь.

– Это бабочки, дорогая моя.

– Вы уверены?

– Лили, – сказал он раздраженно, – где вы были, прежде чем оказались здесь? Месяц назад, допустим? А в прошлом году? Где вы жили? Да, в 1898-м? А в 1897-м что делали? Вы были в Вене во время выборов 1895-го?

– Я вам говорила. Меня раньше не существовало. По крайней мере, в таком виде. Меня создали, чтобы я пришла сюда…

– Прекратите! – Йозеф опустил лоб в ладони. – Не надо. – Успокоившись, он добавил тише: – Да. Вы пришли уничтожить чудовище. Я вроде как должен вам помочь. Тогда скажите мне, кто вас создал, Лили. – Он протянул к ней руки. – Кто ответствен за вашу красоту?

– Может, вы сами.

Йозеф тяжко вздохнул.

– Вряд ли. – Если б можно было создавать что-нибудь по глубочайшему томлению своему, никому бы не нужен был Бог.

– Может, я сама себя изобрела. Вас, себя, Беньямина. – Взмахом руки она обвела комнату: – Все это. – Свет таял; в этот миг она выглядела меньше и как-то даже юнее – и бесконечно уязвимее. – Думаете, это возможно?

– Нет. – Йозеф не сводил с нее глаз. – Нет, Лили. Нет.

Лили показала на Беньямина.

– Бабочки льнут к нему.

Йозеф уловил в ее голосе новую грань – страх. Лили схватила его за руку.

– Что это значит, Йозеф? Что это значит?

Осознав, что он лежит в обычной постели с подушками и бельем, Беньямин внезапно перепугался. Он умолял не везти его в больницу. Если ты бедняк, цену медицинского обслуживания проштамповывали числом сразу после смерти и тебя отправляли на вскрытие. Осилив разлепить один глаз, он увидел, что находится не в АКХ. И не в убогом своем обиталище над конюшней. Тут не прогнувшиеся половицы с дырами, отмечавшими жилища крыс и мышей, а натертые и прикрытые турецким ковром доски. Потолок гладок и бел, в середине его – изящное пересечение балок без всяких следов привычных, обмазанных глиной ласточкиных гнезд, пристроившихся среди грубо сбитых перекладин. Тщетно искал Беньямин общительную сипуху, что днем устраивалась у незастекленного окна. Чуть приподняв голову, он увидел платяной шкаф красного дерева и комод ему в пару, книжные полки с томами, названия которых он не мог прочесть, – и две крупные, хорошо знакомые ему лодыжки.

Он откинулся на подушку и сделал вид, что спит. Но поздно: движение не осталось незамеченным. Гудрун надвинулась на него.

– Ну-ну, вот так угораздило тебя, дружочек. – Беньямин не ответил, и она спустила пар на подушке, приподняв ему голову и взбив перья. – После вот такого, говорю тебе, будешь держаться поближе к дому. – Гудрун встряхнула одеяло. Оно опустилось на тело невесомо, как облако, и Беньямин задумался, почему так слабо чувствует свои конечности.

– Я ног не чувствую…

– Скоро почувствуешь. Мы тебе дали кое-что от боли.

– Спасибо, – слабо проговорил он.

Гудрун отвесила подушке последний тумак.

– Тебе повезло, что хоть выжил. Если б не я – ну и не доктор, конечно…

– Спасибо, – повторил он. – А где Лили?

– Ох, несдобровать тебе, если бы тебя на нее оставили, – отрезала Гудрун. Губы у нее шевелились и дальше, но Беньямин уже вновь соскользнул в теплую черную тишину.

Когда он вновь проснулся, рядом сидела Лили. Она подтащила кресло к кровати.

– Ну, теперь у нас обоих волос немного. А что у тебя с бедненьким глазом, Беньямин? Я тебе говорила держаться от того человека подальше. Почему ты меня не послушал?

– Доктор сказал, я должен. Мы пытались выяснить, кто ты, откуда.

– Но теперь ты все обо мне знаешь.

Он промолчал.

– И всегда знал. Просто теперь пора бы уже вспомнить.

– Я не понимаю. – О чем это она? Хоть и пытался, Беньямин не помнил, чтобы они когда-либо прежде бывали вместе.

В одной их ночной беседе, оживленный обильными возлияниями, доктор заявил, что греческий бог Зевс рассек души человеческие надвое и сделал так, чтобы половинки тосковали друг по другу.

– Любовь, – говорил он, потягивая себя за бороду и слегка ухмыляясь, – есть попросту низменное именование поиска цельности.

Беньямин тогда рассмеялся, а доктор процитировал философа Платона. Изначально человек выглядел не так, как ныне, а в человечестве было три разновидности: мужчина, женщина и третья форма – идеальное соединение первых двух. От внезапного видения громадного повара – ни мужчина, ни женщина, а до невероятия и то и другое – Беньямин теперь содрогнулся. Для него в этом уродстве не было ничего идеального. Но кто же станет спорить со знаменитым Платоном?

– У нас в народе это зовется башерт , – пробормотал он, осознав, что вновь его уносит.