Андрей Иванов - Копенгага

Переходя из песни в песню, из состояния в состояние, я тек вместе с ними… Ехал вместе с ними, пока эта машина работала, пока все это куда-то двигалось, и мне все равно было — куда, все равно — лишь бы двигалось…

К песне седьмой или восьмой все это стало сдуваться, медленно затухая. Их не отпустили сразу, но Джош уже не мог продолжать, он упал, он превзошел себя и свой профессиональный лимит, поднялся, ушел за шатер, блевать… Ребята играли акустику, марокканец нес пургу, прогоняя все то же в третий раз; влезли на сцену обдолбанные парни без рубашек, втянули девочек за собой, все превратилось в свалку.

Все закончилось тем, что Фредди назвал «борделем».

Иоакима завалили на пол, и уже лежа он все-таки сыграл свою мексиканскую песенку. Почти одновременно с ним Фредди играл свою «Камиллу», марокканец сидел на сцене и бросал комментарии в зал, заводил разговор с какими-то голландскими русалками. Блондин-вокалист и Хенрик стояли в стороне и курили.

Стало скучно.

Вышел…

Ночь была туманной, зябкой, и все вокруг было стянуто какой-то тоской. Тоску изливали редкие в небе звезды, редкие огоньки свечей, что помаргивали на ступе в поле, в фонарях, подвешенных на крючья и гвозди заборов; тоску изливали деревья и кустарники, шурша своей влажной от слез листвой…

Я ощущал себя оглохшим, отупевшим, частично парализованным…

Вот так, оказывается, можно выйти из шатра, и все — музыки нет, праздника, жизни… Такова наверняка и смерть…

Нашел Джоша в кустах, мне хотелось высказать ему мое не знаю что, но он был в бессознательном состоянии; вывалились ребята вместе с толпой. Сказал им, что это было потрясающе, это было…

Фредди буркнул, что это было не так уж и плохо, не так плохо, как могло бы быть… но бывало и лучше, гораздо лучше, — кинул он с укором в сторону Иоакима.

Того окружила и удерживала многорукая толпа, все трогали его, все хотели его, это была его ночь, ночь полная восторженных голосов и искушений. Марокканец уже проделывал на практике то, что только что было его речитативной импровизацией…

Фредди попросил меня, если мне не трудно, помочь ему унести его инструмент. Я, конечно, само собой… о чем речь! Я понес бы его самого, прокатил бы как рикша по всей Европе! Только играй! Играй!

Фредди связал в клубок провода. Потопали. Он нес свой клавесин с каким-то похоронным выражением лица. Как человек, который только что похоронил Моцарта или саму музыку вообще. Я думал, что мы тащим этот гроб, как какой-то диван. Пытался пошутить, сказал, что мы, наверное, сейчас похожи на пингвинов.

Фредди улыбнулся и лаконично отрезал: «Penguins don't carry keyboards». [22] Penguins don't carry keyboards (англ.) — Пингвины не носят клавишных инструментов.

Поставили инструмент на ножки; но он не раскрыл футляр. Он оставил его стоять так. Это как-то нелепо выглядело… Инструмент в тяжелом футляре стоял на ножках… Это было ненормально… Но он на это не обратил внимания. Он даже не замечал его больше; может быть, даже намеренно… Нервно курил, но сигарету почти не вынимал. Рукава белой и мокрой от пота рубашки были закатаны, он был чем-то похож на хирурга, который только что сделал какую-то сложную операцию, которая завершилась смертью пациента.

Футляр стоял, как труп в черном мешке.

У окна сидел кот на стуле — в глазах презрение.

Я наблюдал за Фредди. Я был в легком шоке от того, как он ходил по вагончику, совершенно потерянный, почти как старик Винтерскоу с блокнотом на чердаке. У меня было странное чувство, будто я нахожусь один на один либо с инопланетянином, либо с сумасшедшим. Такое было впечатление, что Фредди не понимал, где он находился. Он зачем-то ходил по комнате и все оглядывал с каким-то странным любопытством, точно впервые оказался в своей комнатке, он что-то бормотал, перебирал пластинки, рассказывал себе под нос о каких-то легендарных личностях, заглядывал в какие-то коробки, жалуясь на отсутствие травки и какой-то крупы.

— Можно было бы выпить хотя бы пивка, — сказал он, — но все выпито… Видишь ли, эндорфин, адреналин… Все идет на убыль… А когда жрешь бетель, с него лучше плавно съезжать на пивке… Иначе можно хапнуть депрессию!.. Надеюсь, что не дойдет, до этого не дойдет…

Он вел себя так, будто ничего не было пять минут назад, он не играл, он не горячился, он не закатывал глаза, он не…

Я спросил: разве то, что только что было, не имело для него какого-либо значения?

Он усмехнулся, задумчиво сказал, что сделал несколько ошибок, которых никогда не делал.

— Ну, в общем, все это так, — сказал он, — ребята правы. Это все ерунда. Кажется, пора завязывать с этими гигами… Пора себе признаться, что Испании не вернешь… В Испании было круто… Ну, знаешь, так круто, как только это может быть… Так круто это было… Так уже не будет… Да, и к тому же я сфусковал немножко… В одной песне, когда Иоаким увлекся, я так заслушался, что зазевался и не вступил как надо, когда он сделал обрыв…

Улыбнулся растерянной улыбкой сумасшедшего; и тут мы услышали выстрел, другой, третий…

Михаилу тоже надо было кое-что на свалке — ему всегда что-то надобно, а на свалке так вообще…

Да и за травкой в Оденсе ездить…

— За травкой сам бог велел, — говорил Михаил, — как же мы без травки-то?..

Ездить сам за рулем он уже не мог: примелькался, пару раз опять попался, получил еще десять тысяч штрафа сверху, ну и перестал ездить. А у Корнея права были, международные, самые настоящие, не на каком-нибудь ксероксе скопированные, а корочки! Permis de conduir! [23] Permis de conduir (франц.) — водительские права.

Михаил посадил Корнея за руль, сказал, что вместе будут кататься на свалку, да и в город, в Оденсе вместе смотаемся, а?.. пивка попьем, травку покурим, ты как?

А тому все равно, лишь бы развеяться и на халяву пива попить.

Поехали.

И я с ними. Меня Хануман снарядил. Наказал травку купить. Денег дал.

Сперва поехали к Ярославу, оторвали его от важной шахматной баталии со старым звонарем, что приютил жирного русского беженца у своего холодильника.

Мы застали его за рюмкой. Ярослав разворачивал перед звонарем стратегию чеченской войны и ткал какие-то пышные обоснования боевым действиям, а также что-то свое… отсебятину вперемежку с курочкой…

Впустив нас, он покончил с шахматами, проклял старика, пообещал вернуться с какими-то аргументами, громко хлопнул дверью, уплотнив свое обещание, и тут же сказал, что познакомит нас с необыкновенными людьми.

— Сейчас будет музыка! — кричал он, хлопая нас по плечам, целуя нас сальными губами. — Настоящая русская музыка!

Поехали в какой-то кабак, в котором должны были играть русские музыканты, должны были играть какие-то испанские мотивы, баларе, бандалею, джипси кингз и прочий кал.