Жорж Коншон - В конечном счете

Неверно думать, что с возрастом человек становится все умнее. Бывает наоборот — он ужасающе регрессирует. Марк потерял в этом банке не только молодость, «лучшие годы жизни», но и умение мыслить и жить по-своему. Он не мог бы сказать, когда это началось. До сих пор он не знал, что умственные способности можно утратить, как и все остальное. Он чувствовал себя опустошенным и обнищавшим.

Время от времени он читал какой-нибудь роман — только этим он еще поддерживал то, что не называл, не решался называть своей культурой. Прочесть один роман в месяц, словно выполняя положенный ритуал, он считал вполне достаточным, и если, случалось, останавливал внимание на какой-нибудь фразе, то только по одной причине: его удивляло, что есть или по крайней мере могут быть люди с таким сложным душевным миром.

Он стал очень простым существом. Это его не радовало. Не исключено, что он мог стать человеком чрезвычайно утонченным и умным. Этого не произошло — то ли потому, что он увяз в трясине этого банка, то ли потому, что у него действительно не было для этого данных. Он склонялся ко второму.

Он сам — Женер — Драпье… Драпье — Женер — он сам… Марк не мог выйти из этого замкнутого круга. Ему хотелось бы, чтобы у него были высокомерные, немного крамольные мысли. Если бы он понимал ход истории, он мог бы смотреть на себя, как на политическую жертву. Но он вовсе не был политической жертвой. К тому же он всегда отказывался допустить, что история ходит, как человек.

И вот потому-то он так страдал, хотя по нему этого не было видно.

Он встал. В окне краснели отблески вывесок, горевших на бульваре, всех вывесок квартала Сен-Лазар. У него было простое и счастливое детство. Он мог бы написать какую-нибудь диссертацию, преподавать латынь в провинции или торговать лошадьми на озере Чад. Он чувствовал одно только отвращение при мысли о том, что ему придется столько говорить, чтобы убедить Кристину Ламбер сказать правду, хотя это ничего не изменит. «Ты обаятелен, — как-то раз сказала ему Дениза, — и вдвойне обаятелен потому, что у тебя всегда такой вид, будто ты не замечаешь этого». Он не знал, как себя повести. По тем немногим словам, которые Кристина Ламбер произнесла по телефону, он понял, что она в смятении. Пустить в ход свое обаяние было бы, пожалуй, неплохо, но он был просто не способен заключить ее в объятия и заговорить о том, как он подавлен, о том, что она должна его понять, что она нужна ему больше всех на свете, что только она может вернуть ему веру в будущее. Он чувствовал отвращение к красивым словам и вообще ко всяким словам. Он еще никогда ни на ком не испытывал своего обаяния, по крайней мере умышленно, если не считать одной пухленькой брюнетки, с которой они поладили так быстро, что ему было трудно судить, какую роль здесь сыграло его обаяние.

Когда он уже собирался уходить, открылась дверь, и в ту же минуту зажглись все лампы. Привратник спрятал в карман свой фонарик. Это был полный рыжий человек, уже немолодой, в плотно облегавшей его тело одежде — черном свитере, брюках из толстого черного сукна, короче, во всем черном, как и подобает блюстителю порядка. Он уставился на Марка, стараясь придать своему лицу свирепое выражение, но по глазам его было видно, что он доволен.

— Вы не имеете права находиться здесь, — сказал он. — Полагаю, вам это известно?

— Мне этого никто не говорил, — ответил Марк, — но я вам верю.

— Как вы вошли?

— Не волнуйтесь, я ухожу.

— Вы что-нибудь взяли?

— Еще бы, кучу всяких вещей.

— Не отшучивайтесь, — сказал привратник. — Зачем же вы пришли, если ничего не хотели взять? У меня есть распоряжение.

— Какое распоряжение?

— Я не должен вас сюда пускать.

— Будьте спокойны, я никому не скажу.

Привратник грустно улыбнулся, словно оценил иронию, прозвучавшую в словах Марка, и сказал:

— Очень жаль, но мне придется вас обыскать.

— Ну, ну, без глупостей!

— Я имею на это право. У меня есть распоряжение.

— Вы этого не сделаете, — сказал Марк и спокойно застегнул пальто. — Еще чего не хватало.

— Что вы воображаете? Я и не с такими справлялся!

— Возможно. Рад за вас. Что ж, действуйте.

Привратник пожал плечами.

— Вы что, с ума сошли? — сказал он. — Уж не думаете ли вы, что я стану с вами драться? На вашем месте я спокойно дал бы себя обыскать, и дело с концом.

— Не выйдет, — сказал Марк.

— Прекрасно. В таком случае попрошу вас следовать за мной.

— Понятно, — сказал Марк. — Сразу видно, что для вас это дело привычное.

— Что?

— Произносить такие фразы.

Они вышли в коридор.

— Сюда, — сказал привратник.

Они с минуту шли молча. Привратник опять зажег свой фонарь.

— Вы принимаете меня за шпика, да? А я только выполняю свои обязанности, соблюдаю инструкции. Все принимают меня за шпика, и знаете почему? Потому что я раньше служил в полиции. Из-за этого все и говорят, что я веду себя, как шпик.

— Понимаю, — сказал Марк, — тут уж ничего не поделаешь.

— Если бы не это, все, что я делаю, казалось бы в порядке вещей. Обойдемся без лифта, так будет лучше.

Марк не спросил, почему так будет лучше. Через окно, выходившее в коридор, Марк увидел свет в кабинете Драпье.

Не успел привратник постучать в дверь, как Драпье открыл.

— Счастлив вас видеть, — сказал он, впуская Марка в кабинет, и хотел было протянуть ему руку, но вовремя удержался, — счастлив вас видеть именно теперь!

В кресле сидел Женер. Увидев Марка, он вскочил. Марк заметил, что у него совсем старое лицо.

— Добрый вечер, Марк, — пролепетал Женер.

Марк, не ответив ему, повернулся к Драпье.

При взгляде на Женера в глаза бросались не столько его лиловые губы и красные прожилки на щеках, сколько белый круг, явственно обозначавшийся вокруг рта, как это бывает у стариков в минуты волнения, белый круг, казалось нарисованный мелом, делавший его лицо похожим на маску клоуна.

— Садитесь, — сказал Драпье. Марк не тронулся с места.

«Мне-то что, — думал он, — но ему в его шестьдесят пять лет нелегко пережить такую минуту. Чего бы он только не дал, чтобы избежать этой встречи?» Впрочем, Марк отнюдь не был уверен, что Женер что-нибудь дал бы за это. Он был человек мужественный и умел отвечать за себя.

— Можно с вами поговорить? — спросил Драпье.

— Я не вижу в этом необходимости, — сказал Марк.

— Послушайте-ка, — сказал Драпье, — послушайте-ка, вы оба. Не я пришел к вам, а вы ко мне.

— Но что касается меня, — сказал Марк, — то я, во всяком случае, не собирался разговаривать с вами.

Драпье улыбнулся, потом засмеялся — он понял, что ему нет надобности объяснять, зачем пришел к нему Женер.

— Не глупите, — сказал тот непривычным для Марка сухим, категорическим тоном. — Будьте уверены, вам не удастся убедить Марка Этьена, что я пришел сюда не для того, чтобы отстаивать его интересы.