Жорж Коншон - В конечном счете

— Я знаю.

— Ты никогда не найдешь такого друга, как он.

— Я знаю, — сказал Марк.

— Ты ему обязан всем.

— Он тоже мне многим обязан.

— Послушай, Марк, ты не имеешь права…

— Я не обязан ему всем, — сказал Марк. — По-моему, у тебя довольно ложное представление о наших отношениях. Не беспокойся о нем. Ему совершенно безразлично, что я о нем думаю, и больше того: он, вероятно, дорого дал бы, чтобы я провалился сквозь землю.

— Что же происходит? — глухим голосом спросила мадам Этьен.

Она, должно быть, умирала от страха. Она считала, что без поддержки Женера он погибнет. «Это тяжелый удар для нее, — думал Марк, — но не более тяжелый, чем для меня, наверняка не более тяжелый».

— Ты можешь мне спокойно объяснить, что случилось?

— Да, — сказал Марк. — Это было сегодня утром. — Он положил палец на рычаг. — Брюннер пришел в банк, и я…

Он нажал на рычаг. В трубке едва слышно щелкнуло. Разговор был прерван так внезапно, посреди фразы, что она должна была подумать, будто их разъединили. «Она, конечно, так и подумает», — сказал себе Марк.

Впрочем, он и не смог объяснить бы ей предательство Женера. Он не нашел бы слов. Здесь все слишком зависело от точки зрения. Люди ни за что не дали бы себя убедить в том, что Женер поступал по отношению к нему не совсем так, как был бы должен. Миф о Женере было нелегко развеять. Марк видел его прочность на примере своей матери.

Он пошел на кухню. Проглотил две таблетки. Прислонился к холодильнику. У него кружилась голова. Мысли неслись, как щепки, подхваченные течением.

Он никогда не подлаживался к Женеру. Если между ними происходила размолвка, Женер всегда шел ему навстречу, всегда старался загладить недоразумение, предлагая что-нибудь такое, о чем Марк часто и не думал, — повышение оклада, интересную командировку. Надо было отдать ему справедливость.

Марк прекрасно понимал, что должен отдать ему справедливость, но это ничего не меняло.

Из привязанности, которую питал к нему Женер в течение десяти лет (привязанности подлинной, а не показной, иначе все было бы ясно и просто), следовало, что этот Женер, «человек, который любит вас, как сына», был лишь легендарным персонажем, необходимым для поэтизации банка, призванным иллюстрировать всемогущество чувства даже в этом суровом мире, по самому существу своему чуждом чувствительности; что сам Женер заблуждался относительно этой привязанности, которую он испытывал не испытывая; что он и сам был жертвой, и сам был обманут и, быть может, в этот момент совершенно искренне страдал подобно охотнику, вынужденному убить собственными руками свою больную собаку, забыв о том, как он был добр к этой собаке, что не помешает людям сохранить в памяти лишь его доброту, а не этот смертельный выстрел.

Марк встряхнулся. Он дрожал. Он возвращался издалека. У него было такое ощущение, будто он возвращается издалека.

Он открыл холодильник, взял бутылку «перье» и унес ее в комнату. Достал коньяк, налил в стакан сколько следовало, добавил шипучки. Со стаканом в руке он посмотрел в зеркало, и ему стало как-то не по себе. Он был так спокоен, так внимателен к себе, так тщательно отмерял коньяк и «перье» (четверть стакана коньяку, три четверти «перье»), стоя возле освещенного радиоприемника и слушая тихую музыку. Но ему было страшно. Страшно думать, страшно возобновить ход своей мысли. Этот страх он и увидел в зеркале. Он был очень спокоен, он вполне владел собой. Это было нелепо.

Но так или иначе, это не могло продолжаться. Он знал, что этого спокойствия ненадолго хватит.

«Ложись спать, — сказал он себе. — Ложись спать, старина. Ты действительно очень спокоен, но, кажется, это уже не зависит от тебя».

Он погасил свет и, не раздеваясь, бросился на кровать. В темноте, без зеркал, не видя отражения своей смехотворной уверенности в себе, он чувствовал себя лучше. Он подложил руки под голову. Ему нечего было особенно бояться. Он не привык много размышлять.

Ему опять приходили в голову лишь мысли о его жизни, притом не слишком новые: все «я», «мне», «мое»…

Он думал о том, что был неплохой машиной, делающей деньги. Что ему тридцать шесть лет. Что он послужил перевозчиком. Что в качестве перевозчика он служил дольше, а в качестве машины, пожалуй, меньше, чем это обычно бывает. Что все случившееся с ним было совершенно нормально, даже если ему и не хочется с этим согласиться.

Он повернулся, и из его кармана выпал револьвер Ансело. Он легонько погладил его и бросил на мягкое кресло.

«Я сознательно взял на себя, — подумал он, — роль надсмотрщика, и Женеру даже не пришлось меня об этом просить — вот и все, что можно сказать».

Кому? Кому сказать?

И это тоже было не ново. За десять лет, которые он провел в банке, он уволил всего семь служащих, и четыре из них по той простой причине, что они явно не справлялись со своими обязанностями. Что касается трех остальных, то у него еще и теперь стояли перед глазами их лица.

Когда зазвонил телефон и Марк проснулся, ему показалось, что он спал долго и крепко. По всему телу была разлита усталость, но головная боль прошла. Он сильно вспотел. Воздух был горячий, сухой, спертый. По-прежнему стоял густой запах кофе. Марк сразу почувствовал, что голова у него совсем ясная.

— Господин Этьен? — спросил женский голос.

— Да, да, — сказал он. — Это я.

— Добрый вечер, господин Этьен. Говорит…

Сначала он не понял. Переспросил. Она опять назвалась и прибавила очень тихо, очень быстро:

— Я звоню вам по поводу сегодняшнего заседания.

— Я знаю, — сказал он, — я знаю! Боже мой, по какому же еще поводу вы можете звонить?

— Я очень сожалею о том, что произошло.

— Конечно, — сказал он. — Я вам верю, я вам искренне верю. Вполне естественно, что вы сожалеете. А теперь спокойно ложитесь спать и больше не думайте об этом.

— Я не могу, — сказала она. — Я не могу. Я не думала, что…

— Чего вы не думали? — спросил Марк. — Что из этого выйдет такая история? Не начинайте лгать. Вы это прекрасно знали!

— Да, я знала. Но я не это хотела…

— Наплевать мне, что вы хотели. По-моему, нам не о чем разговаривать.

— Одну минуту! — взмолилась она. — Прошу вас, не вешайте трубку!

У нее был действительно умоляющий голос, и Марк это заметил. Он, со своей стороны, не испытывал ни малейшего желания повесить трубку.

— Ладно, — сказал он. — Зачем вы мне позволили? На вас что-то нашло? Или вы хотите узнать, как себя чувствует жертва? Если дело в этом, — продолжал он после паузы, — то вы можете быть совершенно спокойны. Жертва чувствует себя хорошо. Можно надеяться, что она оправится.