Эрика Косачевская - Ночь Патриарха

Позже, на эвакопункте мы узнали, что еще одному эшелону, следующему прямо за нами, удалось вырваться из кольца — остальные попали к немцам.

А для нас начались долгие, мучительные 40 дней эвакуации.

Почему-то я не встречала нигде ни в литературе, ни в кино достоверного описания этого массового исхода. Думаю современному поколению трудно представить, что это было, когда 15 тысяч предприятий, 10 миллионов жителей со своими пожитками, детьми, стариками стали на колеса и двинулась на восток, терпя голод, холод, лишения, подвергаясь бомбежкам, обстрелам.

Ехали очень медленно, по нескольку суток простаивали на каждой станции, все пути были забиты поездами. Стоянки были особенно томительны, в вагонах было душно, пахло потом, немытыми телами. Когда поезд, наконец, двигался, наступала всеобщая радость.

Мы научились отличать по гулу моторов наши самолеты от немецких, шум двигателей которых был более прерывист, чем у советских машин. Нашему эшелону везло — впрямую нас не бомбили ни разу. Получалось, что мы уезжали со станции и слышали, как ее бомбят позади, или наоборот, приезжали на станцию сразу же после воздушного налета.

Когда мы подъезжали к Поворино (это название запомнилось на всю жизнь), увидели, что станцию впереди бомбят. Машинист отцепил паровоз и умчался, бросив эшелон в чистом поле. Мы видим, как немецкие самолеты, отбомбившись, возвращаются двумя звеньями по три машины, летя прямо на нас. Один самолет отрывается и делает заход на эшелон. Многие, в том числе и тётя Люба с Эллой, бросились в близлежащий лесок, а мы с мамой забились в глубину нар. Нам стали подавать детей с верхнего яруса. Самолет прошелся пулеметной очередью по вагонам, а мама в истерике кричала, не известно кому, наверное, тому немецкому летчику, что обстреливал нас: «Что вы делаете? Здесь же люди!».

В результате обстрела никто не пострадал. Читавшая книгу женщина с верхних нар, во время налета положила ее рядом. Пуля пробила крышу вагона и застряла в переплете, и это спасло ее от ранения в бедро.

Когда мы въезжали в Поворино, обстановка была ужасной. Вокзал был разметан, на деревьях висело что-то непонятное, к чему лучше было не приглядываться. На одном дереве почему-то висело корыто, в ветвях другого застрял раскрытый чемодан с красной подкладкой. На наших глазах разбирали завалы, увозили в город убитых и раненых, восстанавливали пути.

Только на следующий день нам удалось убраться из Поворино, и мы медленно потащились дальше по загаженной человеческими экскрементами стране. Я не преувеличиваю. Тысячи эшелонов, состоящие из вагонов-теплушек без всяких удобств, наполненные до отказа людьми, забили железные дороги страны. Как только поезда останавливались, народ высыпал наружу, чтобы справить нужду. Туалеты на станциях, как правило, или были вообще разбиты, или загажены так, что в них нельзя было войти. Поэтому присаживались где попало, тут же рядом с путями, в лучшем случае добегали до близлежащих кустиков, если таковые имелись. После того, как станции пропустили сотни тысяч людей, можно представить, во что они превратились.

Вода была дефицитной, к водоразборным колонкам выстраивались длиннющие очереди, мыться было негде. По утрам мы обтирали лицо и руки, ваткой, смоченной одеколоном. И все это было на фоне необыкновенно теплой, затянувшейся осени.

Тридцать первого октября объявили, что наши войска сдали Харьков, хотя, как выяснилось позже, на самом деле его оставили двадцать девятого, оставили без всякого боя, город был окружен. Нам позже рассказывали, как усталые, почти безоружные солдаты тащились пешком через город, отступая, не известно куда — скорее всего, в плен. Прогнали огромное стадо тощего, голодного и не поеного скота, оглашавшего ревом всю округу.

Спустя два дня после нашего отъезда в Харькове начались грабежи магазинов и пустующих квартир.

Тяжко было себе представить, что наш чудесный, любимый город занят неприятелем, что по его улицам ходят немецкие солдаты.

Между тем, мы медленно продвигались на восток, подолгу простаивая на станциях и полустанках, пропуская обгонявшие нас поезда, состоявшие из классных вагонов, а также встречные поезда с солдатами и военной техникой. Наступила настоящая осень, начались холода. Вагон обогревался печкой-буржуйкой, которую мы день и ночь топили заготовленным на стоянках древесным мусором.

Особой проблемой была еда. Какие-то продукты мы везли с собой, выручало нас жареное мясо, закрытое вместе со свиным смальцем в банках и молочных бидонах — его мы заготовили, когда в Харькове перед эвакуацией шла распродажа мяса забиваемого скота. В городах, которые мы проезжали, ввели продуктовые карточки, их у нас, естественно, не было. Хлеб мы получали через штаб эшелона. Что-то удавалось купить или выменять у торговок на стоянках, иногда на станциях через эвакопункт тоже выдавали какие-то продукты: молоко или слипшиеся конфеты для детей, подозрительного вида сыр.

На одной из станций, я уже не помню какой, прошел слух, что в городе без карточек продают пирожки с повидлом. После однообразной, надоевшей еды мне так захотелось этих пирожков. Эшелон стоял уже давно, и мы с соседом по вагону решили рискнуть. Пока нашли магазин, пока отстояли очередь, прошло время. Вернувшись на станцию с пирожками, мы с ужасом обнаружили, что наш эшелон ушел.

У нас уже были случаи, когда люди отставали от поезда, а потом нагоняли его на следующей остановке. Однажды отстала тетя Люба, все мы страшно нервничали, Эллу била истерика. Но на первой же станции тетя Люба, как ни в чём ни бывало, появилась; оказывается, она успела сесть в последний вагон.

Нам с соседом удалось пристроиться в первый отходящий эшелон, и к великой радости на следующей станции мы обнаружили стоящим на одном из путей наш поезд.

Когда наш эшелон тронулся без меня, мама надеялась, что я тоже успела сесть в другой вагон, но после того как я не появилась на остановке, она поняла, что её девочка отстала. Когда я, наконец, появилась, она была почти без чувств, но когда я протянула ей пакет с пирожками, она вместо того, чтобы броситься мне на шею, отвесила хорошую оплеуху. По своему юному легкомыслию я не представляла, какой трагический оборот могли принять события, сколько судеб вот так расстроилось, сколько родных тогда потерялось навсегда.

Штаб эшелона принял решение побаловать нас горячей пищей, и на одной из стоянок прямо на платформе в громадном котле, поставленном на кирпичи, нам сварили пшённый суп. Это была простая постная похлёбка с картошкой, морковью, луком, но мне казалось, что я ничего вкуснее в жизни не ела.

Нам поменяли маршрут: когда мы уезжали, нашим пунктом назначения был Новосибирск. Но в пути планы относительно нас изменились — было объявлено, что мы едем в Челябинск, где находится Челябинский тракторный завод (ЧТЗ) и где, очевидно, лучше будут использованы станки, которые мы везли с собой на платформах.