Эрика Косачевская - Ночь Патриарха

В то время гусь был необыкновенной ценностью. Холодильников не было и в помине (мы даже не знали, что это такое), а стояло лето. Мама срочно потушила гуся, шкурки перетопила — получился жир и шкварки. Фаня отказалась принять у нас гуся, мама еле уговорила ее взять хотя бы гусиный жир. Но Фаня на то и была «шлымазл» — на подходе к своему дому она споткнулась и разбила банку с жиром.

Мы постепенно приспосабливались к нашим непростым бытовым условиям. Самыми тяжелыми для нас были проблемы мытья и одежды. Воду мы носили кастрюлями в лучшем случае из колонки во дворе, в худшем — из квартир наших знакомых с соседней улицы. В баню мы ходили редко — туда надо было полдня простоять в очереди и, кроме того, там было очень грязно. Поэтому мы мылись обычно дома в тазах: вначале мыли верхнюю половину тела до талии, а затем — нижнюю, от талии. Использованную воду не выливали — в ней мы стирали, мыли ею полы.

Мы никак не могли избавиться от вшей. После каждого мытья головы, это был ритуал, мокрые волосы вычесывались на газету частым гребнем. По-моему, педикулезом во время войны была заражена вся страна. Всюду висели плакаты с советами, как бороться с этими насекомыми. Помню плакат с рисунком, где вошь была изображена крупным планом, со всеми деталями. Окончательно победить педикулез нам удалось только в Канске, когда мы имели возможность пользоваться душем при артистических уборных расположенного рядом с нами клуба имени Дзержинского.

Хуже всего было с одеждой, которую мама, единственная в семье умевшая шить, перекраивала, переделывала, надставляла. Даже до войны в нашей семье одежда была проблемой, а в эвакуации, тем более. В анналы семейных преданий вошла история маминого зимнего пальто, которое было куплено еще в Хабаровске. Оно было элегантное, хорошо сшитое, предназначенное на экспорт то ли в Китай, то ли в Японию. Темно-синее, с очень большим, модным тогда, стоячим котиковым воротником, шалью спускавшимся к талии, где оно застегивалось на одну огромную пуговицу, это пальто маме необыкновенно шло. Проносив его какое-то время, мама перелицевала пальто по старым швам, а за год до войны перекрасила его в черный цвет и опять отдала сшить на лицевую сторону. Уже в Челябинске пальто перелицевали опять уже в черном варианте и, таким образом, оно приобрело свою четвертую жизнь.

Мы с Эллой донашивали модернизированную мамой старую одежду, в качестве выходного наряда нам сшили из привезенного с собой отреза фланели по синему в белый горошек платью. Мы носили их с белыми воротничками, было очень нарядно.

Жизненный опыт показал, что отрезы были самым верным средством вложения денег. В дни лихолетий, так часто обрушивающихся на страну, деньги были ничто, золото и драгоценности тоже обесценивались, и только отрезы были капиталом. Их можно было в случае нужды продать, выгодно обменять на продукты. Количество отрезов в семье свидетельствовало об уровне ее благосостояния. За отрезами внимательно ухаживали — проветривали, спасали от моли, их давали в приданное.

Мама с тетей Любой хранили отрезы на случай самой крайней нужды. Потом из одного вывезенного нами отреза мне сшили, когда я уезжала из Канска в Москву учиться, демисезонное пальто. А другой отрез отличного серого шевиота, привезенный папой еще в 1936 году из командировки во Владивосток, проделал с нами путь из Хабаровска в Харьков, затем в Челябинск и Канск, где в 1952 году был преподнесен мне в качестве свадебного подарка. Отрез уехал вместе с нами в Москву, и мы сшили из него мужу костюм.

Если проблему платья мы как-то худо-бедно решали, то с бельем у нас была просто катастрофа. В школе все время то происходили медосмотры, то нам делали какие-то уколы. Для этого нужно было раздеваться, и для меня было мукой показывать свое латаное, застиранное, убогое белье. Хотя мальчики, несмотря ни на что, не оставляли меня своим вниманием, комплекс бедной, дурно одетой девочки отравлял мне жизнь.

Мама с тетей Любой прикладывали максимум усилий, чтобы мы не голодали, чтобы хоть как-то прилично выглядели. При этом мама всегда была главной опорой нашего семейства. Моя мужественная мама в четырнадцать лет, когда умерла бабушка, повела хозяйство семьи, включающей отца, двух старших братьев и маленькую болезненную Любу, которой она заменила мать.

Моя мама умела все: готовить, убирать, шить, устраивать дела, договариваться с людьми. Высшее образование она получила только благодаря своей непоколебимой уверенности, что всего можно при желании добиться. Когда в 1921 году объявили набор в Харьковский университет, мама подала документы, хотя для поступления ей не доставало одного класса гимназии: принимали только окончивших VII классов, а у мамы было всего — VI. На мой вопрос, как у нее это получилось, она ответила, смеясь: «Доставила в имевшуюся справку одну палку, и меня взяли»

Мама всегда была со вкусом одета, поскольку умело перешивала старые платья, оставшиеся от бабушкиного гардероба. Многим по тому времени это не нравилось, и на последнем курсе ее вычистили из Университета за «мелкобуржуазное происхождение». Нашли «буржуя» — дедушку, бедного еврейского портного, вдовца, обремененного многочисленным семейством. Но мама не из тех, кто отступает от поставленной цели, — институт она закончила экстерном.

Моя мама всю жизнь чувствовала себя ответственной за Любу, только благодаря ей Любе с Эллой удалось выехать из Харькова. Это мама нашла нам в Челябинске относительно приличное жилье, это мама была основным добытчиком в нашей семье, работая в трех местах. А когда у Эллы в самом начале месяца вытащили все продовольственные карточки, мама устроила так, чтобы нам хлеб заменили крупой «геркулес», и мы смогли тогда набить ею обе штанины кальсон. Это от мамы в наследство досталась мне уверенность, что в принципе всего можно добиться, нужно только правильно выбрать для этого метод и применить соответствующие усилия.

А ведь маме в начале войны было только 37 лет, она была молодая женщина, очень нравящаяся мужчинам и умело этим пользующаяся. Думаю, жизненную энергию, необходимую для борьбы за существование, она получила от своих еврейских предков, которые просто не смогли бы без этого сохраниться, выжить при всех напастях, которые сваливались на бедные головы этого народа.

Все наши трудности и невзгоды были ничем по сравнению с тем, что происходило на фронте — наши войска отступали, враг дошел уже до Волги. Сводки военных действий были неутешительными.

Мы очень волновались за дядю Йосю. Последнее письмо пришло от него в самом начале осени из Ростова-на-Дону после первого освобождения этого города от вражеских войск. Но потом Ростов был опять сдан немцам, и до конца войны от дяди Йоси не было никаких вестей. (Зато после войны он неожиданно явился на Девичью улицу в квартиру, где они раньше жили, чтобы узнать, где его жена и дочь, но к своему удивлению и радости нашел там и тётю Любу, и Эллу, которые к тому времени уже вернулись в Харьков.)