Эрика Косачевская - Ночь Патриарха

На пожар сбежались со всего города зеваки и мародёры. Уже стемнело, и своего узелка с серебром мама, конечно, не нашла. Его, очевидно, затоптали в снегу, а скорее всего, украли.

«Краслаг» прислал сани, на которые мы погрузили спасённое имущество, и нас отвезли к зданию Управления. Мама хорошо помнила, как положила в сани мешочек с рисовой крупой, но при разгрузке саней мы его так и не обнаружили, также как не нашли многих вещей, которые мы погрузили в сани. Это значит, что нас обкрадывали в темноте прямо на ходу. Больше всего мне жаль, что украли мои любимые коньки с ботинками — никогда в жизни ни до, ни после этого у меня не было таких удобных коньков.

На месте двухэтажного двенадцати квартирного дома осталась огромная яма, наполненная чёрными углями. Сгорела даже картошка, которая лежала в подвале у многих жильцов. Знакомые рассказывали, что на следующий день видели на пепелище горестно мяукавшего нашего черно-белого кота Антона. Я была рада, что он не погиб, поскольку сразу же после того, как начался пожар, его никто не видел. Очевидно, наш пушистый красавец сбежал в самом начале. Я несколько раз приходила на пепелище, надеялась, что увижу Антона. Но его там уже не было. Скорее всего, кот где-то пристроился, благодаря своей красоте.

Около двух дней мы прожили в папином кабинете, после чего нам выделили комнату 16 квадратных метров в двухкомнатной квартире, которую занимала сотрудница «Краслага» Олимпиада Владимировна. Два её сына учились в Ленинграде: старший — Олег в Технологическом институте, а младший — Юра, с которым я когда-то училась в одном классе, — в инженерно-строительном техникуме.

Олимпиада Владимировна, стройная, хорошо одетая женщина была вдовой. Её муж когда-то служил охранником в одном из исправительно-трудовых лагерей, и его за зверское обращение убили зеки. При этом убили извращенным способом: связанному вскрыли вены и по очереди высосали всю кровь. Это был известный у уголовников способ «круговой поруки» — виноваты все, и никто конкретно. Соседка жила одна с маленькой собачкой, которая вскоре после нашего переезда погибла от чумки.

Дом, на первом этаже которого мы поселились, был также, как и наш прежний — деревянным, двухэтажным. В квартиры была подведена вода, но сливы были только от мойки в кухне и от умывальника в туалетной комнате. Для серьёзных дел было предусмотрено специальное ведро с крышкой, которое каждый вечер нужно было выносить в недалеко расположенную во дворе специальную яму. Расположенным рядом с ней дощатым туалетом пользовались только в теплое время года. (Если ни находились желающие пользоваться дворовым туалетом зимой при морозах 40–50 и более градусов по Цельсию).

Новый наш дом располагался рядом с городской гостиницей, почти напротив моей школы, на ведущей от вокзала улице имени Ленина — главной улице Канска. Это тогда была одна из немногих асфальтированных улиц города. Мы обставили нашу комнату мебелью, которая была не востребована Олимпиадой Владимировной, а также мебелью, которую из своих резервов выделил нам «Краслаг».

Вторая неприятность, осложнившая нашу жизнь, случилась по моей вине. Мама работала адвокатом, и однажды, когда она плохо себя чувствовала, то попросила меня подойти в адвокатскую контору и отдать матери подсудимого, уголовное дело которого она вела, какую-то справку. Она должна быть заложенной под обложкой лежащей у неё на столе папки этого дела. Я выполнила её поручение. Но, то ли я её не поняла, то ли невнимательно слушала, но вместо того, чтобы отдать женщине только справку, я взяла со стола и отдала ей всё дело. (Сейчас мне кажется, что я стала жертвой какого-то гипноза.)

Когда это выяснилось, мама пришла в ужас — ей грозила уголовная ответственность и, в лучшем случае, исключение из адвокатуры. На следующий день мы с маминым братом дядей Марком нашли адрес, по которому проживала эта женщина. Дом располагался на глухой окраине Канска, где я прежде никогда не бывала. Вначале мы долго стучали, но потом нам всё-таки открыли дверь и сказали, что женщина уехала в Москву хлопотать за сына. Хотя мы чувствовали, что она дома. Мы просили ей передать, чтобы мать, если она хочет добра сыну, вернула назад отданное ей по ошибке дело.

Ситуация была тупиковой. Переждав какое-то время, мама поехала в Красноярск, в Краевую коллегию адвокатов, председателем которой был Любашевский — наш хороший приятель. Они, вместе проанализировав ситуацию, выработали тактику пока молчать и тянуть с рассмотрением уголовного дела, сколько возможно. А пока что маме надо заболеть и не выходить на работу, как можно дольше. Я не помню, сколько прошло времени — кажется более месяца, но женщина, очевидно, с кем-то посоветовавшись и поняв, что пропажа уголовного дела для её сына к лучшему ничего не изменит, а только затянет решение вопроса, дело вернула.

Всем нам стоило это много нервов.

Десятый класс я закончила катастрофически плохо. Ещё зимой в нашей школе читал лекцию Саша Лыгалов — ученик десятой школы нашего города. Я уже не помню, о чём была лекция — скорее всего, как тогда полагалось, на какую-то патриотическую тему. Саша с семьёй год назад переехал в Канск из Филимоново — совсем маленького городка, где была лишь только одна школа. В девятом классе их училось всего 8 человек.

Саша был старше нас — ему было 20 лет, он успел побывать на фронте, был ранен в ногу, после чего сильно хромал и ходил с палочкой. По окончании лекции мы вышли вместе из школы и разговорились. Оказалось, мы жили совсем рядом. Его семья занимала комнату на первом этаже здания Лесного техникума, где завхозом работал его отец, тоже бывший фронтовик — инвалид без одной руки.

Сверстники-мальчишки были мне совсем не интересны — я была начитанней их, взрослее, все они казались мне глупыми и самонадеянными. А тут появился взрослый юноша со своим житейским опытом, со своим особым мировоззрением.

Мы договорились, что будем встречаться по вечерам, чтобы вместе гулять, разговаривать. И после этого ровно в 8 часов мы оба выходили из дома и 2–3 часа гуляли по городу. Стоял апрель, и, хотя город всё ещё был в снегу, явственно чувствовалось томящее душу дыхание весны.

Саша был некрасив — у него было совсем простое и даже несколько грубое лицо, но был высок и строен. При ближайшем знакомстве, выяснилось, что он был совсем не так начитан, как бы мне хотелось. Но главное было не в этом: как сказал классик, «пришла пора — она влюбилась…»

Я приносила Саше книги из своей домашней библиотеки, в частности, открыла ему моих любимых Вересаева, Лескова, Голсуорси, о которых он даже не слышал. Последней книгой, которую я ему дала, был «Мартин Иден» Джека Лондона.