Мортен Рамсланд - Собачья голова

В наступившей тишине мое «Приезжает!» звучит как раскат грома. Все смотрят на меня. Стинне говорит, что мы пойдем с ним гулять к морю. Сигне считает, что это прекрасная идея, но отец говорит, что мы ведь не знаем: а вдруг у Кнута есть какие-нибудь другие дела?

— Конечно же он должен сходить к морю, — говорит мама.

Бабушка сияет. В глазах у нее стоят слезы, руки нервно теребят открытку, взгляд устремляется к прихожей, где без движения застыл Аскиль.

— А где он сейчас? — спрашивает отец, и бабушка отвечает, что последний год Кнут живет на Ямайке.

— Ямайка! — кричу я. — Ямайка!

— У него там свое дело, — продолжает бабушка, но папе что-то в это не очень верится, ведь бабушке свойственно приукрашивать достижения Кнута.

— Ну что ж, посмотрим, — говорит отец, которому трудно скрыть свою радость.

Бабушка снова бросает взгляд в сторону прихожей, и тут в дверях медленно возникает Аскиль. «А он снова стащил пиво», — говорит Стинне, показывая на правый карман дедушки. Аскиль вынимает несколько бутылок пива из кармана и глупо хихикает. Похоже, что про украденные монеты все уже забыли, и вот Аскиль снова усаживается в гостиной. Ему хочется рома, это будет очень кстати, ведь теперь они ждут гостей с Ямайки, и отец достает бутылку рома из бара с матовыми стеклами и наливает всем. Аскиль залпом выпивает ром и тут же наливает себе еще стаканчик. Потом громко рыгает и с укором смотрит на меня. «Неприлично рыгать за столом», — говорит он.

Аскиль и Бьорк повстречались в березняке в районе Калфарет в Бергене. Через семь лет без малого его отправили в Заксенхаузен. Он был кем-то вроде контрабандиста-коллаборациониста и попытался надуть немцев, загнав им кучу пиломатериалов, которые им же и принадлежали.

Аскиль дружил с братом бабушки Эйлифом и часто бывал в доме на улице Калфарвейен. Случалось, он заходил и тогда, когда Эйлифа не было дома. Однажды, в саду под нежно-зелеными березами он поцеловал бабушку, потом много раз целовал ее на бергенском Новом кладбище, и хотя родственники что-то заподозрили, им тем не менее не запрещали оставаться наедине, потому что Эйлиф их никому не выдавал. Аскиль еще только учился на инженера-судостроителя, а его отец был всего лишь помощником капитана — так что он был не лучшей партией для дочери судовладельца.

Сам дедушка считал, что его предки когда-то давным-давно сбежали от французской революции и поэтому в его в жилах течет голубая кровь. Он был темноволос, словно француз, глаза сверкали как угли, а черная растительность на лице была такой буйной, что ему приходилось бриться по несколько раз в день, чтобы выглядеть опрятно. В молодости Аскиль был красавцем, хотя самым очевидным подтверждением его голубой крови стали синеватые тени, которые с годами пролегли у него возле глаз цвета красного дерева.

Когда Свенссоны — еще до своего банкротства — не захотели принять его всерьез, они нанесли ему страшную обиду. Постепенно дедушка стал презирать все, что было важно для родственников бабушки, и даже не захотел связываться с доставшимся от них наследством: изящной мебелью и серебром, — которые, когда они разорились, прабабушке Эллен удалось припрятать — все это много лет спустя, после смерти Эллен, так и осталось в Бергене и в конце концов досталось транспортной компании, потому что Аскиль не мог и не хотел оплачивать перевозку вещей в Данию. Но тогда — перед войной, до банкротства и страшных лет в Бухенвальде и Заксенхаузене — он лишь просто называл семейство Свенссонов сборищем нурланнских крестьян, которые только и могут, что наживаться на чужом труде, а сами ни на что не способны. Вот и сидят они теперь в Бергене, на белой патрицианской вилле, в окружении толпы слуг и пытаются изображать из себя настоящих датчан — просто тошнит от них. «Они даже не заметили, что Норвегия стала свободной страной со свободными людьми», — говорит Аскиль, зажигая тем самым огонек в сердце Бьорк. Аскиль в чем-то был революционером и нисколько не походил на тех образованных и красноречивых молодых людей, которых Свенссоны приглашали в гости и которым папа Торстен пытался сбыть с рук нашу бабушку. Особенно по сердцу Торстену был молодой врач Тур Гюннарссон. Он прекрасно говорил по-датски, поскольку учился в Копенгагенском университете и происходил из хорошей семьи с крепкими традициями и большими земельными угодьями. От помощников же капитана и их хулиганского отродья Торстен ничего хорошего не ожидал. Но чем хуже Торстен говорил об Аскиле, тем более привлекательным тот становился для Бьорк; в семье было трое детей, она была младшей, и из двух дочерей только она еще не вышла замуж. Эйлиф познакомился с Аскилем в училище, и иногда по выходным они вместе ходили в бергенские подпольные кабаки. Аскиль водил Эйлифа туда, где тот прежде не бывал и где девицы были готовы на все и не предъявляли никаких претензий, когда первые лучи солнца проникали через щели убогих портовых лачуг. Аскилю было не больше четырнадцати, когда матросы его судна впервые купили ему проститутку в Амстердаме и уговорили его подняться за нарумяненной тридцатилетней женщиной в боа из перьев в маленькую комнатку, где за тонкой перегородкой плакал ребенок. Она легла на спину, смочила влагалище слюной и с нетерпением посмотрела на Аскиля, а тот стоял как столб, не зная, что ему делать. Женщина вздохнула и сказала, что принято раздеваться, после чего Аскиль стянул с себя брюки, увидев к своему ужасу, как его мужское достоинство вяло и бессмысленно висит между ног. Он так и стоял, но тут она повернулась на бок, улыбнулась в первый и в последний раз, затем вздохнула и стала массировать его яйца, пока его плоть не начала вырастать в ее руках.

Потом женщина снова легла на спину. «Ложись-ка сюда», — скомандовала она, и Аскиль повиновался, словно слепой, готовый к тому, чтобы его провели сквозь тьму. Быстрым движением она впустила его в себя, чтобы он мог выплеснуть весь свой четырнадцатилетний заряд в ее измученное влагалище. Через полминуты он вскочил с постели, оделся с такой скоростью, что даже забыл трусы, и, не оглядываясь, захлопнул за собой дверь. Внизу в баре матросы поаплодировали ему, а один из них угостил его виски.

Год спустя, когда ему исполнилось пятнадцать, он сам купил проститутку во время стоянки в Гамбурге, и в последующие годы его уверенность в себе росла прямо пропорционально количеству проституток, так что, когда он в возрасте двадцати одного года начал учиться на судостроителя в Бергене, он был уже довольно опытным и уверенным в себе молодым человеком, которому нетрудно было произвести впечатление на совсем еще не опытного Эйлифа. Но о том, что такое любовь, Аскиль не имел никакого представления. Встреча с Бьорк застала его врасплох, и он снова, как мальчишка, не представлял, что ему делать.