Владислав Николаев - Своя ноша

— Мясо сегодня кушаю. Утром птицу подстрелил.

— Что за птица? — полюбопытствовал Сан Саныч.

— Да большая такая! Вкусная! Как ее?.. Фу, дьявол! Вертится на языке название, а вспомнить никак не могу. В общем, жена глухаря!

— Копалуха, что ли?

— Во, во! Именно копалуха! С выводком была.

— Ну, ты даешь, Аркадий! Сказанул же: «жена глухаря»! Ха-ха!

Надо же такому случиться; именно в это время, ни раньше, ни после, по ошибке вышла на чужие частоты охотинспекция в Елецкой, разговор про «жену глухаря» инспекторов заинтересовал, и они записали его на магнитофонную пленку. С очередным рейсом вертолета на имя начальника партии Савельева пришло судебное постановление, требовавшее вычесть из зарплаты рабочего А. Г. Бугрова штраф в размере ста рублей за уничтожение копалухи в неположенное время. Ребята тут же окрестили этот штраф «птичьими алиментами».

И теперь, сидя за обеденным столом, пан Шершень находился в центре внимания. Это был мужчина лет тридцати семи, невысокого роста, с сухим, чисто выбритым лицом, с которого не сходило насмешливое выражение; на человека, с коим разговаривал, взглядывал коротко, быстро, но остро и твердо, чувствовалось, что на все в жизни у него имеются свои понятия и за словом в карман не лазит. Заломленная на затылок фуражка с насаженными на хлястик над козырьком цветными рыболовными мушками придавала ему чрезвычайно бравый вид. В ногах пана Шершня терлась рыженькая собачонка, не вышедшая еще полностью из щенячьей поры.

По случаю проливного дождя, хлынувшего под вечер, стол был накрыт в продуктовой палатке, и на нем чего только не было: и грибы, и дичь, и приправа к ней, и какао, и свежие пышные лепешки вместо осточертелых сухарей. Геологи после бани сидели вокруг него розовые, просветленные, благостные. Сан Саныч с сочувственной улыбкой поворотился к пану Шершню.

— Говорить-то еще не разучился в одиночестве?

— Да нет вроде. Но вот гавкать рядом с ней выучился, — показал Аркадий на собачку под столом.

— Вид у тебя, пан Шершень, — заговорил похожий на сказочного русского витязя здоровяк Гена, — с этими цветастыми мушками на фуражке, как у первого парня на деревне. Не мушки будто наколоты, а ромашки или незабудки.

— Ты бы, Гена, лучше не отвлекался от еды, — в ответ вежливо посоветовал пан Шершень. — По твоей комплекции за двоих тебе надо за столом пахать.

— Не беспокойся, свое не упущу. Только вот грибы не ем.

— В чем дело? Первый раз вижу, чтоб русский богатырь не уважал грибов.

— Он червячков боится, — объяснил Валера-вездеходчик.

— Фу, какие пустяки, — тонко улыбнулся пан Шершень. — Запомни, Гена: не тот червь, которого мы едим, а тот, который нас ест. А к рыбке-то за лето хоть притерпелся?

— Тоже нет, пан Шершень.

— Вот уж этому позволь мне не поверить. Такой паспорт без рыбы в тайге не наесть. Наверно, по ночам, когда все заснут, тайком пробирался в кухню и подъедал рыбные остатки. Скажешь, не угадал?

Чтобы выйти из-под обстрела, который сам вызвал на себя, Гена стушевался, укрывшись за спины соседей по столу, но было уже поздно.

— Зато он у нас траву курил, — подлил масла в огонь Валера. — Позавчера кончились папиросы. Все терпели, а Гена из травы стал крутить цигарки. Кашлял — деревья гнулись.

— Ты бы лучше конским навозом пользовался, — посоветовал пан Шершень. — В войну из-под лошадок курили.

— Сейчас не война, — не показывая лица, защищался Гена. — И на вездеходе, не на лошадях ездим.

— Перед тем, как отправиться в поле, ты бы на конный двор наведался, нагреб бы мешок. Начальником там мой хороший кореш. Так и быть, составил бы протекцию.

— Ты знаешь, с кем дружить, — рассмеялся Сан Саныч. — Наверно, все хвосты у лошадей на мушки выдергал.

— А что бы вы думали? По самую репицу у каждой сняты. Не я один дергаю, все воркутинские рыбаки туда бегают.

— Ты-то уж, поди, не отказывался от рыбки, вволю поел за лето? — спросил Валера.

— Поверите ли: супу либо каши ни разу не варил. На одной рыбе жил, и до сих пор не приелась.

— Насквозь фосфором пропитался, — подытожил Сан Саныч. — Вернешься в город, можно на спички тебя пускать.

— Вот было бы хорошо пустить себя на распродажу хоть в качестве спичек. Из чего-то надо же платить «птичьи алименты», будь они неладны. Несколько мильенов головок из меня должно получиться. Ого-го, и на себе, оказывается, можно неплохо заробить.

— Как нынче ловилось? — поинтересовался кто-то.

— Ловить тут очень даже можно, пять все-таки речек под рукой, но турист проклятый одолел. Сказывают, из-за пожаров южнее по Уралу его нигде нынче не пускают, вот он весь и прикатил на Полярный. Прет и прет по Бур-Хойле. Каждый день не по одной группе. Из Москвы, Львова, Челябинска, Свердловска и черт знает еще откуда. Свердловчане в трехстах метрах отсюда посадили плот и никак не смогли снять, бросили на произвол судьбы. Можете сходить полюбоваться. Классное сооружение: с рулями, с палубой для рюкзаков… Вот и побаивался все лето развернуться по-настоящему с рыбалкой-то. Одно найдешь, другое потеряешь. Найдешь рюкзак рыбы, а потеряешь всю базу. За нее в десять лет не рассчитаться. Словом, далеко я не бегал, в ближних ямках шурудил… Никак я не пойму этого туриста. Целый год упирается на производстве, собирает по копейке капитал, чтобы летом отправиться в отпуск не куда-нибудь на юг, а в наши забытые богом места. А здесь снова упираться, пахать, да еще пострашнее, чем на производстве. Думаете, он отдыхает в походе? Как бы не так! Понаблюдал я за ним. Встает ранехонько, словно по гудку. Не успеет позавтракать, ноги в руки — и полный вперед! А рюкзачище, как валун, его давит — аж землю носом клюет. Дождь ли, снег ли — шлепает в своих разбитых кедах. Попискивает только в них. Болотные сапоги редко у которого имеются. На ночлег останавливается уже в потемках. Дрожит, как каторжанин. Да и вообще на каторжанина шибко смахивает: оборванный, заросший, голодный. Все лето у меня попрошайничал: то ему крупки продай, то сухариков, то сахару. Ладно, Галина Николаевна разрешила продать часть продуктов, а не разрешила бы, что бы он делал?.. А уж как он ночь проводит, вовсе представить не могу. Без печки в палатке собачий холод. Правда, спальник у него почти всегда имеется, но уж больно несерьезный: узенький, тонюсенький, рассчитанный, видно, на черноморский климат. Нагляделся я на туриста и рассудил: ежели бы за такой отдых даже деньги платили, ни за что бы не согласился так отдыхать

— Ведь врете, пожалуй, — вмешался Андрей, у которого рассказ завхоза вызвал недобрые чувства. — А вы что делаете?

— Кажись, в точку попали, — с любопытством поглядел пан Шершень на нового человека. — Действительно, я отдыхаю. И как раз за плату. Российская ставка у меня не шибко богатая: всего-то сотенка, но приплюсуйте к ней восемьдесят процентов коэффициента, семьдесят северных да сорок полевых, и ничего, вроде бы можно отдыхать за такую мзду. Но только отдыхать — не упираться. Да, самую-то главную статью дохода я и позабыл упомянуть. Хариусы! Их тоже надо сюда прикинуть. Шестьсот штук уже завялил. За оставшиеся дни надеюсь еще полторы сотенки прибавить. Да бочку малосолом набью. В прошлом году в Воркуте я по полтора рубля за штуку пускал. Прямо на дому с руками отрывали. А нынче ввиду чрезвычайных обстоятельств — «птичьих алиментов»— придется поднять цену до двух рублей. Не пускать же в самом деле себя на спички.