Владимир Данилушкин - Из Магадана с любовью

Прилетев в город, где жил его друг Подмухин, он еще в аэропорту заметил симпатичную девичью мордашку, сев в троллейбус, заметил ее же. Вышел в центре, и она тоже. Заглянул в пельменную поужинать, и она подсела к нему за стол. Быстро расправившись с едой, он это умеет, Телков юркнул на улицу, миновал несколько домов, уткнулся в «Дом колхозника», там оказались свободные места. Оказавшись обладателем койки в пятиместном, пропахшем креозотом, номере, он почувствовал себя в безопасности и решил продолжить осмотр города. Очень быстро центральная улица уперлась в железную дорогу. Последнее здание — Дом железнодорожников. Туда он и направился. И там увидел мордашку. Он даже порывался подойти и спросить, почему она его преследует. Но все-таки не решился. Однако она никуда не исчезла. Их места в зрительном зале оказались рядом. После фильма его оттерло толпой, и тайна слежки оказалась неразгаданной. Может быть, та таинственная незнакомка и пианистка — одно лицо? Телков подивился игре собственного воображения и с удивлением обнаружил, что забыл лицо преследовательницы.

Таинственные случаи бывали с ним неоднократно. В июне в Питере, где ему удалось побывать с группой школьников, пожелавших, чтобы их путешествие было запечатлено на кинопленку, а Телков неплохо снимал любительской кинокамерой, какой-то незнакомец, узнав, что группа из Новосибирска, очень обрадовался и заявил, что знает знаменитого тамошнего поэта, которого Телков тоже знал, поскольку ходил в его литобъединение, на этом основании стал зазывать в гости. Телков будто бы согласился, записал адрес и время, но не пошел на эту встречу, опасаясь сюрприза в виде засады. Возможно, тем самым расстроил чьи-то вражеские планы.

А все-таки хорошо, что он сумел настоять на своем и добиться командировки в Питер, впервые утерев нос Горобцу. Лупоглазенький временами просто невыносим. Вертит тобой, как хочет, играя на чувстве товарищества. Зимой они участвовали в заводском вечере, учились пить вино «без рук», зажав зубами край стакана. Выведав, что у Телкова никого в этот вечер нет дома, Коля выпросил ключ от квартиры. Телков был шокирован такой просьбой, но в силу природной мягкости не смог отказать. И вот теперь этот, так называемый товарищ, с зализанным волосок к волоску по причине раннего облысения пробором, пальцем не шевельнул для Телкова. Обидно. Что там было или не было — молчок, хотя во всех иных случаях Коля подробно и занудно описывал, где бывал с той или иной своей пассией, как заливал ей баки и туманил мозги. И насколько он был хорош «в пастельных тонах». Они якобы верили всему, в том числе и явной бессмыслице и нелепице, чем приближали неизбежный центробежный финал.

Во время затяжной болезни Горобец навестил его дома вместе с Евой. Она стояла, сидела, то и дело грациозно двигала бедром — примерно в том же темпе, как дергает спиннинг рыбак. Телков не мог оторвать таз от этого театра одной ноги. При каждом переступании Евы или при забросе ноги на ногу с характерным шуршанием колготок у него все немело внутри, как от зубного наркоза.

У Евы и личико было приятное, кукольное, и талия тонюсенькая. Неприлично, конечно, так пялить глаза, но сил оторваться нет. Телков неуклюже схохмил, что Еву представляет на «Яве», то бишь на мотоцикле. Она живо среагировала, вежливо и благодарно улыбнулась, ничуть не унизив, не оскорбив этой улыбкой. И этим привела в неестественное, лихорадочное возбуждение. Он вдруг понял ущербность своей жизни. Да, Николай — это старый прожженный волк, шакал, а Иван рядом с ним — жареный цыпленок. Но это открытие не подавило его, а окрылило. На радостях он достал полупустую бутылку коньяка и налил гостям по рюмочке, за что был потом осмеян в родном коллективе: надо было до конца допить. Вскоре Николай порвал с Евой и предложил Ивану заняться кадрой. Он так изумился, что не нашел сил возмутиться таким цинизмом.

Когда прибыл поезд, указанный в телеграмме, Телков умудрился точно подгадать к седьмому вагону, и сердце его, будто он поскользнулся на ступеньках, екнуло. И девушку это в цветастом платье — рослую, спортивную, настоящую артистку, он сразу угадал. И она его выделила среди встречающих.

— Я тебя таким и представляла, — сказала Варя, выпорхнув из вагона. — Витька твой лоб хорошо описал. Говорит, по залысинам найдешь. — Она приобняла Телкова за шею и чмокнула в щеку. — Ну, что ты замер? Потом будешь смущаться. Пошли, показывай свой любимый город. Говорят, он очень культурный.

— Мала-мала есть. Театр оперный, вон какой.

— Что ж, театр — это хорошо. Приглашение принимается. А как насчет ресторанных оркестров? Что смущаешься? Знаю, что не любишь ресторанов, мне Витька рассказывал. Аскет. Стоик. Баб в упор не видишь.

— Сначала в гостиницу махнем?

— Что ж, я не против. Таксисты у вас, говорят, очень образованные. И остроумные.

— Здесь на троллейбусе покороче будет.

Троллейбуса, как назло, не было минут двадцать, и Телков изо всех сил изображал оживленную беседу, рассказывал, что на привокзальной площади в скором времени взметнется ввысь тридцатидвухэтажная гостиница, а в сквере откроется памятник Гарину-Михайловскому, основателю города. А через двадцать лет построят метро.

— Понятно, — съязвила Варя. — Я просто-напросто поспешила приехать…

Он будто бы не расслышал. Конечно, очень трудно ухаживать за девушкой, не имея опыта и морально-психологической подготовки. Это у бабника Николая бессчетно приемов. Ты, говорит, представь, как она на горшке сидит, и не будешь робеть. А одну артистку цирка он якобы на голове стоять заставил. И так имел с ней интимную связь. Главное, чтобы с невозмутимым видом. Не рассмеяться. Какой все-таки гад этот Подмухин — удружил. Кровь залила лицо Телкова. Не знал, куда спрятать, наклонился, чтобы завязать мнимый шнурок.

— Не переживай, — сказала Варя. — Я прощаю твои не чищеные туфли. Тем более, что троллейбус уже идет.

Телков впился глазами в лицо девушки. Оно было спокойно, почти невозмутимо. Что ж, опять делать вид, что не расслышал? Совсем оглохнуть?

До центра пути всего ничего — минут пять. Телков готов был все это время не дышать, как ныряльщицы за жемчужинами, лишь бы Варя помолчала. Сейчас это все кончится, с мстительным удовольствием подумал Телков и закатил яркий монолог из десяти слов — о самом большом в Сибири театре и самой лучшей гостинице напротив. Той, чья вывеска написана как курица лапой: «Центральная». Вот он отжал массивную дубовую дверь, пахнувшую клопами, настоянными на коньке, прошел через гулкий вестибюль к окошечку администратора, помедлил для солидности и только хотел открыть рот, услышал:

— Мест нет.

— Девушка, пианистка…