Владимир Данилушкин - Из Магадана с любовью

— На чем играешь?

— Ни на чем.

— На певца не похож. Музыковед, что ли?

— Здорово они вам надоели?

— У меня сестра возле железнодорожной линии живет, так там шума побольше. Но куда денешься? Всем жить хочется. Я тут работаю. В консе этой. Убираюсь у них. Так-то они веселые ребята. У меня два парня квартируют. Третьим подселить, что ли? Они славные ребята. Один на скрипке пиликает, другой на флейте дудит. А на первом этаже у нас глухонемые живут. Три семьи. Они на заводе в кузнечном цехе работают.

— Я девушку устраиваю.

— Девушка? Так ее отдельно. К соседке обратитесь. У нее девушки живут. Вечером заходи. То-то я вижу, на музыканта не похож. Я редко в человеке ошибаюсь.

Телков уже не слушал словоохотливую женщину. Чувство исполненного долга поднялось у него к самому горлу. Мавр сделал свое дело, и спи спокойно, дорогой товарищ, мурлыкал он.

Подходя к заводской проходной, он почувствовал какое-то движение воздуха. Будто ржавая стрела просвистела над ухом. Это была Варя, ее незримое присутствие перешло в зримое.

— Я нашел! Надо вечером подойти. Комнату нашел. У консерватории.

— Да? И это называется, нашел? — Варя продекламировала ему прямо в ухо: — Много потрудился? Не надорвался?

Телкову показалось, что ему прострелили голову из револьвера. Через секунду он справился с многократным эхом и пролепетал:

— Ладно, у меня дела.

— А на меня уже наплевать, — сиротским голосом констатировала Варя.

— Знаешь, сейчас Дарья Ивановна придет, наша знаменитость. Ты можешь остаться.

— Ну, спасибо!

Они поднялись на второй этаж, в заводскую радиостудию. За тяжелой дверью была прохлада и тишина. Когда появилась знаменитость, Варя не дала Телкову рта раскрыть. Будто она здесь главная.

— Мы, душенька, Дарья Ивановна, для потомков ваш рассказ запишем.

— Экспонат, что ли?

Телков с досадой глянул на женщину и понял: шутит. Он лишь недавно предложил записывать устные рассказы ветеранов. Партком поддержал, а председатель профкома для почина наговорил целую кассету.

— Дарья Ивановна, завод эвакуировали, — помните, как это было?

— Я-то местная. Понаехали из деревень. Заводов много сюда навезли. Рабочие требовались. Понаставили бараков. Жили, работали. Все вместе, весело, не то, что нынче.

— А сейчас, где живете?

— Да квартиру вот получила. Долго ждали и дождались. Хорошо живем.

— Комнату не сдадите? — спросила Варя.

— Комнату? Вот как. Врасплох вопрос. Надобно подумать. Тесно жили, так вроде так и надо, а теперь кого тесниться заставишь? Скажи обратно переехать, так лучше зарежь.

— Так вы и отказать не отказали, и пустить не пустили. Как же так, Дарья Ивановна? Время требует четких ответов.

— Ну, дочка, берешь ты за горло. Ладно, приходи вечером. В гости приглашаю. Обои приходите.

Дарья Ивановна ушла, а Телков — как истукан — не шелохнется. Показалось (чем черт не шутит), что Варя рассыплется в благодарностях. И тогда он резко переведет разговор на другую тему. Но девушка молчала, и он стал заполнять паузу, объясняя происхождение жилмассива, где живет знаменитость:

— Челюскинцев — это почти центр. Знаешь, сколько там было частного сектора, — враз поломали. У меня там друг жил — Лева. Физик.

— Ты очень рад?

— Я всегда радуюсь, когда ломают бараки. В этом что-то есть. А знаешь, когда-то и бараки были прогрессивным явлением. Да и теперь — заводские дачи — те же бараки, а какая прелесть — в сосновом бору. Знаешь, собака, если ее не выгуливать, как следует, пахнет псиной, а набегается по свежему снегу, лесом пахнет. Никаких духов не нужно.

— Ты сейчас на Витьку похож, псина. — Варя была ласковой, если это можно назвать лаской.

…Дарья Ивановна встретила их радостным возгласом и сразу повела в «залу» — комнату, где помимо двух телевизоров, старого и нового, цветного, стояли комод и трельяж. Телков уставился на мебель оценивающим взглядом музейщика. На полочках трельяжа в зеленоватых вазах из чешского стекла стояли пучки крашеного в разные цвета ковыля. Под вазами салфетки из золотистого бархата. Бархатными были в комнате шторы, скатерть, покрывало на диване. И коврик над диваном, изображавший косулю — так называемый бархатный гобелен. А ведь эта обстановка что-то характеризует? Представление о красоте и достойной жизни этого поколения? Вот что нужно сохранить в музее. Лет через пятьдесят — Телков удивился смелости общения с цифрами, — через полвека все это будет вызывать зоологический интерес потомков. Сам он будет больным и немощным, одиноким бобылем, шамкающим про золотые старые времена.

Хозяйка усадила их за круглый стол, в центре которого красовался графинчик с красным.

— Это наливка домашняя, на натуральных продуктах. А в магазинах, небось, суррогаты всякие. Сын в армию ушел, не грех за то и выпить. Чтобы служба медом не казалась. Но и дегтем тоже.

Дарья Ивановна чем-то похожа на мать, только та никогда графинчик не выставит. Один раз, правда, купила бутылку конька, когда поступил в университет. К директору самого большого гастронома ходила права качать, потом рассказывала об этом как об одном из подвигов Геракла.

Женщины, чья молодость пришлась на военную пору, раз и навсегда решили себя в обиду не давать: ни мастеру, ни собственным детям. А если вдруг муж есть, то мужу подавно.

Мысли Телкова убегали куда-то в сторону от цели их визита после стакана наливки, и он ничего не мог с этим поделать. Ему было жаль эту немолодую женщину, помыкавшую горя. Устав корабельной службы (когда были еще галеры) показался бы им распорядком курортника. У них были свои правила, индивидуальной выделки, ручного дубления. Женский батальон особого назначения. Каждая из них могла бы управлять государством, например, во времена феодализма, когда в помине не было массового высшего образования. То есть, каждая кухарка должна управлять государством, если побольше наливки и самогона ее подданным. В последнем случае это самоуправление.

Они тяготели к натуральному хозяйству, и всякие послабления воспринимали скептически. Никто никогда не купил чищеный картофель в домовой кухне и не сдал белье в прачечную, чтобы не посрамить неписаного кодекса чести Железной женщины.

Все это, конечно, прекрасно и достойно похвал в стихах, но каково здесь будет Варе? Сумеет ли она, секунда за секундой отстаивать так называемые принципы?

Дарья Ивановна пристрастно расспрашивала ее про учебу, работу, родителей. Мужчины более деликатны, не с такой силой залезают в душу. А эти готовы раздеть до костей. Интересно, попросит ли она предъявить паспорт?

И вдруг допрос прекратился, и без перехода полилось нежное, прямо-таки материнское воркование:

— Ты знаешь, дочка, я ведь тоже пианино куплю. Мне не пришлось, сыну не довелось, так внук или внучка появятся, учить будем? Уж ты помоги выбрать.