Владимир Данилушкин - Из Магадана с любовью

— Папа, — покровительственно произносит мальчик, — если хорошо затаиться, здесь можно игуану встретить!

— Ты даешь, сынок! Игуаны на Галапагосских островах. — И тут ему пришло в голову, что сын пошутил над ним. Ну и язва маленькая растет. Пересмешник. Кстати, это птица такая. А как он выглядит? Когда только прилетели в Ленинабад, их поразили птицы — коричневые, будто бы вышитые шелком на бархате. Сын спросил, как они называются и не получил ответа. Так кто же знал, что такие есть — голуби, наверное, о таких говорится в Библии.

Берега канала, обильно заросшие ивами, илистые, в воду заходишь, как по мылу. Когда плывешь, то и дело попадаешь рукой или ногой в сетку жилистых растений, рука или нога судорожно отдергивается. Неразрыв-трава какая-то. Вода той температуры, когда тело не ощущает ее, часами можно не выходить, но сын требует внимания, нельзя его одного оставлять бесконечно долго барахтаться на мелководье.

Не одного! Он разговаривает, как с давним знакомым, с молодым мужчиной, одетым в сетчатую рубашку и черные шаровары. Мужчина жестикулирует одной рукой, а в другой держит на веревочке две рыбины величиной с лапоть.

— А вот и папа твой! Добрый день! Вы хоть бы зашли, что ли, вечерком.

У отца от недоумения вытянулось лицо, и он машинально твердил:

— Конечно-конечно! Непременно!

— Завтра забегайте. Барашка резать будем.

— Барашка? Ему же больно будет.

— А где мы живем, помните? У вокзала. Ну, пока. — Ушел, покачивая рыбинами.

— Папа, это какие?

— Рыбы? Щуки, видимо. Здесь, в канале, наловил.

— А они не кусаются?

— Думаешь, зубы есть?

— Есть. Я сам видел.

— Точно. У хищных рыб бывают зубы. А у птиц — нет… И у змей.

Хорошо, что про барашка не спросил, насмерть его будут резать или понарошку. Что же такое «у вокзала»? Там магазин есть. Там шерри-бренди покупали. Не продавец ли это магазинный? Трудно сказать. Когда напрягаешь память, начинается ломота в затылке. С этой жары натуральным дебилом станешь.

Резкий железный стук и темень. А как пересохло во рту — язык, — будто о наждак. И резкий бесконечный стук, и ломота во всем теле, будто ты — стальной шар — катишься по стальной лестнице: тук-тук, тук. И жестко отдается в голове. Бесконечное соло ударника. Да ведь это железная дорога! Значит, сумел все-таки уснуть на верхней полке, не совсем отвык за восемь северных лет от реалий железных дорог.

В этот поезд сели в Ташкенте вечером, и он поставил на столик кружку с остывающем кипятком: на всякий случай, для сына. Но глоток-то позволительно? С верхней полки можно дотянуться, не вставая. Он хлебнул теплую, с привкусом глины, воду, не удержался и выпил всю. А если мальчик попросит, можно прогуляться до титана. И вновь стал слушать стальной завораживающий грохот. Как мельница. Перемелется, будет песок. Барханы…

Видимо, было неплохо отдыхать, если все повторяется во снах. Да где еще найдешь, чтобы всей семьей по путевке и чтобы столько времени посвящать ребенку, тем более что осенью ему в первый класс — конец беззаботному детству!

Она не шевельнулась на матрасе, а лишь открыла глаза под темными очками.

— Мама, а мы купались…

— Ну что за народ! Чем стенькаться без дела, на базар бы съездили. Другие мужики вон уже черешен понакупили и абрикосов.

— Так со вчерашнего же осталось, — возразил он.

— Вот именно. Заплесневели уже. Я выбросила, когда осу выгоняла.

— Поменьше надо покупать, тогда и выбрасывать не придется.

— Поменьше? Ну и сидел бы в своем Магадане! — Ей пришлось сбавить тон, поскольку лежа не наораторствуешь, а вставать ой как не хотелось.

— А в Исфаре фрукты лучше, — сказал он. — Самые лучшие в СССР абрикосы, я по телевизору слышал. Скажи, едем, мама, в славный город Исфару!

Ребенок тем временем разглядывал огромного зеленого кузнечика возле маминого матраса и не сразу услышал отца.

— Мама, собирайся немедленно! — Это слово было одним из ключевых в общении мамы с сыном, и она не могла устоять. То есть улежать.

— Ладно, черти полосатые, Едем! Как привяжетесь, так каменную статую уговорите, а я живая женщина и, кажется, сожгла спину. Найдите мне крем для рук, для ног, для лица, для век, для ушей и лак для ногтей.

Автобус выбрался за пределы древнего городка Канибадама в считанные минуты и замедлил ход, карабкаясь в гору. Голая и серая, она напоминала гольцы Чукотки, только там темнее и строже, подумал он, пристально глядя в окно, надеясь увидеть-таки мираж.

— Смотри-ка, а это что? — Спросила она о гигантской ложбине, как если бы рыли канал, но в скале, не добрались до воды и бросили. Наверное, такие каналы на Марсе — мрачные и вопиющие в пустыне.

Какой-то молодой человек с сидения впереди обернулся, разулыбался и сказал:

— Во времена Александра Македонского здесь бушевала река. Это ее пересохшее русло.

— Разве так бывает?

— Здесь и не то бывает, — с усталостью всезнания произнес молодой человек. — Там селение разрушенное имеется. Землетрясение сильное было.

— Папа, что такое землетрясение? — Спросил мальчик, обрадовав своей любознательностью отца.

— Закрой глаза, — отец взял мальчика за плечи и встряхнул. — Понял?

— Понял. Наверное, это папотрясение…

— А вы не подскажете, где в Исфаре базар? — Спросила она незнакомца. — Муж говорит, что у вас самые лучшие абрикосы.

— Правильно говорит. С удовольствием покажу. Я провожу вас.

Почему так быстро все забывается? Какой-то час прошел, а лицо рыбака, который звал отведать молодого барашка, стерлось напрочь. Наверное, все-таки рыбак и этот молодой человек — не одно и то же. Или это не так? Он бы, пожалуй, спросил, об этом жену, если бы не опасение прослыть в ее глазах ревнивцем. Он смотрит и смотрит на незнакомца украдкой, да не смотрит, а взглядом на мясорубке перемалывает.

От автовокзала прошли сотню-другую метров, и вот он, базарчик и прилавок с сушеными абрикосами.

— Урюк! — Произносит незнакомец поэму из одного единственного слова. Она покупает полкилограмма сухофруктов, пусть не обидится на ее невнимание незнакомец (незнакомец ли?), через мгновение он перестает для нее существовать. Недоуменно повертев головой, молодой человек растворяется в толпе, доставив кое-кому небольшую мстительную радость.

Абрикосы, черешни, помидоры, огурцы, чеснок, перец — душный густой воздух, распирающий восторгом легкие. Молодая женщина в джинсах стремительно обходит ряды.

— Почем персики? — Грозно вопрошает она, и никакая цена не может ее остановить. — Это у вас черешни? Почему такие крупные? Бордовые почему? А у вас светлые — неспелые, что ли?

Говорит она с грузинским акцентом, как привыкла, проведя три отпуска на Кавказе. Торговец не успевает рта раскрыть, а она уже на другом конце базара, а еще через минуту, вернувшись, просит взвесить килограмм на пробу и жестом дублирует свою просьбу: «один». Обследовав торговые ряды и потеряв к ним всякий интерес, она спохватывается: