Владимир Данилушкин - Из Магадана с любовью

Из двенадцатого вагона перешли в тринадцатый. Милиционер завел разговор с проводницей. Вагон, сказала она, был закрыт на ключ и через него ночью никто не проходил. Почему же не был заперт двенадцатый? Замки сломаны. А починить, стало быть, нельзя?

Четырнадцатый вагон мягкий. В нем прохладнее. Кондиционеры. Вчера проводница предлагала перебраться сюда, кормить клопов. Лучше уж клопов, чем воров.

— На третье купе обратите внимание, — сказал младший лейтенант. — Я заговорю, а вы пройдите мимо и загляните.

Он старается идти естественно. Тот, кто смыслит в актерстве, знает, это труднее всего. Не потерять бы ощущение реальности происходящего. Вдруг это купе захлопнется, как мышеловка?

Вместо этого он слышит от парня в спортивном костюме привет и приглашение заходить. Лицо его с раскосыми глазами знакомо, но это не рыбак и не пассажир автобуса в Исфаре. Сердце ревнивца замирает и готово лопнуть, как воздушный шарик. Но когда незнакомец начинает извиняться за вчерашнее, становится понятно, что именно это семейство занимало купе, пока не было изгнано разгневанной дамочкой в джинсах.

— Это вы нас извиняйте. Знаете, нам до Магадана добираться. В Новосибирске хотели у родных погостить, а сейчас не знаем, как получится.

— Мы поближе — на БАМе. А по железной дороге семь суток пилить. Зато билеты бесплатные. Жертвы собственных льгот. К отцу ездили, свою Чебурашку фруктами навитаминить. Они с дедом секретничают по-узбекски.

Девочка лет десяти, черноволосая, черноглазая, проявляет живой интерес к новому человеку. В ушах у нее золотые сережки. У ее светловолосой мамы — тоже. Все они с младенчества любят золото.

— Мы тут переживаем, что из-за нас вышло, — шепчет женщина. — Мы-то знаем, как эти надбавки достаются.

— Были времена, говорят, на севере никто квартиры на замок не запирал. Мы это не застали. Но поспокойнее у нас, чем на материке. — На миг он забыл о несчастье, но младший лейтенант вывел из этого состояния громким вопросом:

— Опознали его? Опознали? Он прикуривал? Нет? Вы должны давать правдивые показания. Побудьте пока здесь. Кто будет проходить, поглядывайте. Я скоро вернусь.

Поезд идет на торможение, скрипит, скрежещет и останавливается посреди пустыни. Барханы, лесополоса, глинобитные домики. Только без верблюдов и миража.

— Минут двадцать простоим, — улыбаясь, объясняет бамовец. — Встречного ждем. Входной семафор закрыт. Пойдем подышим.

Они спустились из вагона на насыпь. Тонкий сиреневый аромат цветов саксаула ощущался сквозь запах шпал и паленого железа тормозов.

— Папа, а меня не взял? — Девочка спустилась по ступенькам прямо на шею отцу. И он весело понес ее к лесополосе.

— Мужики, давайте дровец нарубим, — предлагает проводница. — На чай дам — кипяточку.

Пот сыплется при каждом замахе. Зато не надо думать, куда деть себя. Все-таки это тяжкое испытание — железная дорога. Отвыкли от дискомфорта, заелись. От материка отвыкли. Да, есть, при всем суровости севера, какая-то тепличность отношений, и жизнь обдирает северянина-идеалиста — как липку.

— Вы здесь? — Младший лейтенант важно выглядывает из вагона. Штатский тоже с ним — Подымитесь-ка.

Они прыгают на насыпь, приседая, и бегут к лесополосе — окружают бамовца. Нет, тут нужны нервы покрепче.

— Я думала, ты отстал от поезда, — сказала ему жена. — Милиция опять допрос устроила. По-моему, подозревают тебя. Надя совсем доконала. За аферистку меня принимает. Нашла родственную душу. А проводница слух распустила, что никакого золота не было. Пассажирка, мол, выдумала, чтобы ей насолить.

— Ты успокойся, приляг. Ты главное знай — все мы живы, с руками, с ногами. Ребенок у нас чудный.

— Никто не дарил, — подхватила она с лихорадочным с энтузиазмом. — Ни перед кем не отчитываться, сами заработали. Давай в следующее лето стариков на курорт отправим. Сына им подкинем. А ты мне только одно колечко купишь. Тонюсенькое… Скорее бы уж домой, дома и стены помогают.

— Помогают, если биться о них головой.

— Ты неисправимый!

— Ты тоже. Вообще-то я подвел тебя. Не надо было засыпать. Как пацан, спекся. Совсем не выношу жары. Я ночью просыпался, по руке холодком тянуло. Значит, уже сломали дверь.

— Что сломали?

— Секретку. — Он отодвинул металлический квадратик — защелку, которая фиксирует дверь купе в закрытом состоянии. — Она, кстати, целая, секретка.

— Ты до сих пор ничего не понял? Я вообще не закрывала дверь. Душно было. Оставила приоткрытой, чтобы воздух циркулировал. Вот так жену с сыном украдут, а ты не проснешься. — Закончила она с обычным своим напором, припечатывая обвинение в первородном грехе, если бы такой грех у мужчин был.

— Хорошо, что не проснулись, — сказал он ей в тон. — Убить же могли. — Волна запоздалого страха подняла его, и он решился: — Слушай, а эти азиаты… В Исфаре, а до этого рыбак на канале, еще на барашка звал, — не твои ли знакомые?

— Какие барашки, какие шашлыки? С ума сошел!

— Ну, в гости звал, когда мы с сыном в канале купались. Ты с ними знакома?

— А я причем? Просто народ такой гостеприимный. Думаешь, нас оттуда выследили?

— Кто же тогда украл, если все такие хорошие?

— Я там свои побрякушки никому не показывала. Только Фатиме — сестре директора. Им не всем разрешают носить золото. На работе носят, а к дому подходят, снимают. Как же мне это все пережить-то?

Он гладил ее по голове, как маленькую. Жаль, что у них нет дочки. Она благодарно обняла его. Мальчик спал, улыбаясь во сне. Надя с Женей перебралась в другой вагон.

Черт с ним, с золотом, подумал он. Главное, она меня не предала, это дорого стоит. Ну, как я мог думать о ней так плохо! Это не достойно ни моей, ни ее чести. Стыдно и мерзко — предаваться столь низменному чувству.

Волна запоздалого страха — за всех, за сына, за мужа прошла и принесла облегчение. И разбудила ее чувственность. Она поцеловала его робким мимолетным поцелуем, будто в первый раз…

Они были вдвоем, обнимая друг друга на узкой вагонной полке, как два голубя на насесте.

Купе было закрыто на секретку.

Вася Перемогин приехал в Магадан под обещание помощи с устройством в пампасах и прериях вечной мерзлоты, о котором новый приятель, протрезвев, предпочитал не вспоминать. Были свидетели — мухи, они гудели и досаждали. Никто, и сам он в том числе, не подозревал в молодом человеке при его потрясающей неловкости, такой прыти, легкости на подъем и верности договору, расторгнутому в одностороннем порядке до заключения.

После ряда возлияний и многочисленных словоизлияний его взяли на работу в Магадане, прописав в общежитии, а незнакомые люди пустили пожить в квартиру на время своего пятимесячного отпуска с отъездом на материк. Все-таки у нас по-прежнему любят не очень практичных, но смелых и где-то безрассудных людей, видя в них самих себя в молодости. Вася радовался переменам так, будто выиграл по трамвайному билету автомобиль «Волга». Ему хотелось говорить стихами, петь хором, плясать джигу, есть аджику ложками, дарить себя, делать милые глупости, чтобы веселить таких потрясающих магаданцев. На дураках воду возят, обжегшись на молоке, а он на новенького готов сбегать за пивом и чем-то еще покрепче.