Владимир Данилушкин - Из Магадана с любовью

— На скамейке сидит и плачет, платочком утирается. Ну, ты представляешь, да? Чего плачешь, кто обидел? Невестка, понимаешь, ли, обидела, а? Затаила подлянку старушке сотворить, посадить ее в психушку, а квартиру оттяпать. Во, змея, секи! Ну, я, понятное дело, домой ее проводил. Правда, квартира хорошая, дом тихий, возле Магаданки. В доме тишина, чистота и порядок, аж в сон бросило. Давай, говорю, мать, бумагу и ручку. Буду тебя подговаривать, как права свои защитить. Депутату писать будешь. Неважно, я подскажу. Такое мы с ней душевное письмо сочинили, что хоть плачь. Себе бы так.

Крысюк представил недавние свои эпистолярные страдания и чуть было не оборвал на полуслове непрошеного собеседника. Но в следующий миг понял, что окончательно увяз в словесной паутине, сдался на милость победителя и терпеливо слушал до конца.

— Старушка прочитала, удивилась. А теперь, говорит, за работу и успех как бы безнадежного дела должен ты рюмку тяпнуть. Достала капустки, рыбки и бутылку водки, граммов сто на донышке. Выпил. Посидел. Домой собрался. А пенсионное дома забыл. Поехал на арапа с Веселой, так высадили и выстыдили. Пешком потопал. А у меня геморрой, вишь, штаны в крови. — Крысюк увидел на воротнике куртки нарисованное кровью ухо и хотел, было спросить, что тот называет штанами, но не отваживался прерывать такой потрясающий рассказ. — Устал я, больно. Присел на бордюр, а тут вороной подкатывает. Давай, говорит, отвезем, где люди с устатку отдыхают. Я говорю, если б вы знали, товарищ сержант, что с моей мамой сегодня случилось, вы бы таких предложений не делали.

Повернулись, уехали. Во как надо на гниль давить! Понял? Ладно, теперь самое интересное расскажу. Прихожу домой, супружница моя, мы с ней десять лет расписаны, почему, говорит, нажрался и где. Она астмой болеет и запах чует, даже если ни капли не пил, а укол спиртом смазал. Ну, я ей что-то резко ответил. Слово за слово, кулаком по столу. А она чем-то мне как огреет по голове до кровищи! Вон глянь! — Он снял шапку и показал слипшиеся от крови волосы. Ты, говорит, фатирант, и уметайся с моей фатеры. Нарочно язык ломает, кобра. Ну и пошел. Две недели уже хожу.

Воцарилось молчание, и оно было Крысюку как железом по стеклу. Вспомнилось, как в далеком детстве соседка лупила мужа алюминиевой сковородкой по щекам, отчего те покрылись керогазной сажей и походили на плохо почищенные ботинки, а поверхность кухонного снаряда вогнулась, у юного Крысюка брызнули слезы, когда он понял, что это не цирк. Муж в ответ схватил тяжелый фуганок, да так, что оторвал у него рожок, вместе с гвоздем, зажал в кулаке и вонзил жене в мягкое, состоящее из сладкого жирка, место. Она ревела, он утешал, и все кончилось большой неразлейной любовью.

Изо всех сил Крысюк старался сдержать готовые сорваться с языка слова. Пошли, мол, ко мне и все такое. Мол, душа жаждет подробностей. На самом деле все его существо протестовало и взывало вернуться хотя бы на полчаса назад, в блаженное время, когда он еще только проходил мимо погибших цветов и не думал о людской беде, которую легко рукой развести в поговорке и совсем иначе наяву. Вот мерзавец, попросил бы честно на чекушку, и делов, а тут давит на любимый мозоль, такую извлекая нечеловеческую песню без слов, что убить его в порядке самообороны — и то мало.

— Если она алкогольный запах не терпит, то, как же дым, он же еще вонючее, — высказал Крысюк свое сомнение, кивнув на измусоленную не зажженную сигарету в пальцах незнакомца. — Пошли ко мне в гости.

— Так сама курит. Так смолит, что любого мужика за пояс заткнет, хоть и астма. Да у ней закупорка была. Ногу отняли.

Крысюку будто бритвой по горлу полоснули. Захлебнулся соленым комком, выпучив глаза, как камбала. Вредно иметь воображение. Теперь, казалось, до конца дней будет преследовать ведение протезов. И быстрым протезиком о протезик бьет. Око за протез, протезик за зуб. Держи язык за протезами. Протезики бы у тебя поотсыхали! Протезом на протез от холода не попадает. Протезы вырву, спички вставлю. То стан совьет, то разовьет и быстрым протезом о протезик бьет. Вооружен до зубов, до самых протезов.

Не удосужившись отыскать какой-либо предлог, от переполнивших чувств, он исчез, юркнув под арку, увернувшись от пустой бутылки, выброшенной из форточки чьей-то безответственной рукой. Ушел, оставив незнакомца наедине с его разбитой головой и сердцем и, спустя три минуты, поднимался по крутой лестнице на третий этаж в коммунальную квартиру, в которой жил в соседском симбиозе с двумя семьями. Что же я наделал-то, ведь и его пригласил. Небось, притащится, если на хвост сел…

В тот момент, когда он открыл дверь, соседка его, уроженка города Пропойска (ныне Славгород), мать двух малышей, истошно восклицала:

— Яго, мальчик мой! Куда же ты, ягодко!

Пятилетний Яго был в майке и без штанов, тогда как его сестричка Анжелина в штанишках без майки. Полную экипировку детей молодая мама считала излишней, все равно испачкают. А вот пекинес Лордик, возможно, названный в честь лордоза и предназначенный для лечения оного путем прикладывания к больному месту — существо бессловесное, о себе не побеспокоится, того и гляди, простынет. Искупав собачку в ванной, Ольга сушила ее в лифчике и, красуясь и рисуясь, многозначительно рассуждала вслух:

— Вова принес семь килограммов говядины, а не взяла. Не знала, что с ней делать. Пока он не поступил в этот магазин, не знала, что есть такая густая сметана. Полный холодильник дефицитов. Наелась окорока, теперь молочная колбаса не полезет.

Другая соседка, гораздо более миниатюрная, болезненно следящая за собой, Наташа, фыркнула:

— А мне гарнитур предлагали, да отказалась. Сервиз не взяла. А наша-то, мымра, все свою Софку к врачам водила, болезненная больно, а тут путевку во Францию выбила почти. Нет, говорят, такую больную не выпустим ни за что! А ты кобеля своего искупала, а теперь, небось, ребятню будешь? А то я забурюсь.

— Еще чего! Простынут же! Пусть отдыхают. Я им сегодня уже всыпала. Заслужили. Подушки на полу разложили, и давай их мукой посыпать, молоком поливать, два яйца разбили. Блины печь надумали. Отшлепала, как миленьких. А верно Володя говорит, нельзя в еду играть. Хочешь чего поделать, бери вон, картошку по правде почисть.

Господи, ей бы другую долю, подумалось Крысюку, да разве ж на всех напасешься…

— Представляешь, четырнадцать кошек было у старушки и двадцать две собаки, — сказала Наташа для под держания разговора. — Соседи пожаловались в милицию. Ну и выманили ее обманно, всех порешили собачники. Кровищи было. Старушка как узнала, так гусей погнала, в психушку упекли.

На мгновение Крысюк показалось, что незнакомец с окровавленным ухом нагнал его в квартире и злорадно ухмыляется, предлагая свое общество. Не в силах терпеть информационную атаку соседок, он прошмыгнул в свою комнату, преследуемый страшными видениями насилия и крови.