Умберто Эко - Нулевой номер

– Насчет колонки траурных объявлений, – вступила Майя. – Чистые деньги. Я готова выдумывать. Главное – имена посмешнее. Безутешные родственники. Они уж и сами по себе дорогого стоят. А еще смешнее, в случае важных покойников, это присоединившиеся. Присоединившиеся к горю близких. Присоединившимся, конечно, никакого дела нет ни до близких, ни до их горя. Их интересует только name dropping, чтоб все видели: и я тоже был знаком, был знаком с усопшим!

Точно. Майя, как всегда, попала в точку. После вчерашнего вечера я держался подчеркнуто официально. Она тоже. Оба мы понимали, что отважно и неосторожно раскрылись друг перед другом.

– Траурные объявления, чудно, – пробасил Симеи. – Но сначала сделайте порученные гороскопы. Да, еще вот о чем я думал. О борделях. О домах терпимости, тех, что были раньше. Я их помню. В пятьдесят восьмом году я был уже взрослым, когда их закрывали.

– И я был совершеннолетним, – перебил Браггадоччо, – и кое-какие бордели успел навестить.

– Эх, как вспомню тот, на улице Кьяравалле. Это был солдатский бардак в полном смысле слова. На входе урыльники, то есть предлагалось для начала опорожниться…

– …и расплывшиеся шлюхи маршировали перед солдатами, перед испуганными провинциалами, вывалив наружу языки… Бандерша покрикивала: решайтесь, парни, чего вы мямлите там, как мятые тряпки…

– Пожалуйста, Браггадоччо, сдерживайтесь, тут все-таки дама…

– Да, в присутствии дамы, – вступила Майя, не выказав никакого замешательства, – лучше выражаться так: гетеры пенсионного возраста откровенно фланировали, сопровождая свои движения сладострастной жестикуляцией, перед созерцателями, охваченными возбуждением…

– Вот, правильно, Фрезия. Может быть, не в точности так, но в этом роде. Выражаться прошу поделикатнее. В частности, потому, что лично мне были по душе более респектабельные заведения. Например, то, которое на улице Сан-Джованни-суль-Муро. Интерьеры в стиле либерти. Интеллектуалы туда ходили не за сексом (как они любили заверять), а на художественные экскурсии…

– А еще, помню, на улице Фьори-Кьяри, отделка в стиле ар-деко, с восхитительным разноцветным кафелем, – мечтательно отозвался Браггадоччо. – Может, наши читатели еще помнят, как это выглядело…

– Кто не помнит, тот видел у Феллини, – отозвался я. – Поскольку это же классика. Чего нет в собственной памяти, то заимствуется из искусства.

– Решайте сами, Браггадоччо, – закрыл тему Симеи. – Мне нравится идея. Нырок в прошлое. Показываем, что доброе старое время, в сущности, не было таким уж скверным.

– Но почему на примере борделей? – переспросил я с сомнением. – Это, может, и возбудит старикашек, но зато может отвадить от нас старушек.

– Колонна, – прогромыхал Симеи. – Отвечу вам раз и навсегда. После закрытия, в шестидесятом, в борделе на Фьори-Кьяри открыли ресторан. Изысканный. С теми самыми разноцветными кафелями. В кулуарах для памяти сохранили два-три старых туалета и даже позолотили биде. Так знали бы вы, сколько раззадоренных дам затаскивали своих мужей в эти каморки… выспрашивая подробности, как и что там происходило в прежнее время. Потом, конечно, эта мода сошла на нет, дамы угомонились, кухня оказалась не ахти, в общем, ресторан закрылся… Ага, вот я вижу, как развернуть все это. Будет тематический блок. Слева поместим материал Браггадоччо, справа расследование об уличном разврате на периферийных бульварах, где мы наблюдаем самые непристойные сцены продажного секса. На эти бульвары, говоря по совести, не следовало бы даже приходить детям. Никаких назидательных сентенций по поводу двух параллельных описаний, но читатель сам по логике придет к надлежащим выводам. По-моему, очевидно, что лучше были тихие старые дома терпимости. Дамам было спокойнее, когда мужья не ездили по ночам на окраины и не сажали в семейную машину шлюх, оставляющих по себе вонь дешевых духов. Мужчинам было тоже комфортнее жить в те времена. Их могли, конечно, застукать на входе в интересные дома, но они могли сказать, что их привело туда художественное любопытство к интерьерам эпохи либерти. Ну, кто у нас вызывается написать документальный матерьяльчик про шлюх?

Вызвался Костанца, и все вздохнули с облегчением. Мотаться по периферийным бульварам поздними вечерами сулило серьезный расход бензина и столь же серьезные выяснения отношений с общественной полицией нравов.

У Майи был такой взгляд, что мне стало просто не по себе. Она как будто только сейчас заметила, что угодила в змеюшник. Поэтому, поборов привычную сдержанность, я все-таки дождался на улице, пока она выйдет из редакции, и, распрощавшись с компанией («зайду в аптеку»), догнал ее на полупути – дорога к квартире Майи была мне уже известна.

– Нет, я уволюсь, без никаких, – сказала она чуть ли не со слезами. Ее трясло. – Что это за контора, скажи? Пока меня держали на вот-так-сюрпризах, это хотя бы никому не портило нервы. И даже наоборот, помогало дамским парикмахерам держать в спокойствии клиенток под горячими колпаками.

– Майя, не будем обобщать. Симеи прожектерствует, изобретает что-то нереальное, это вовсе не значит, что в газете на самом деле все это будет печататься. Мы на стадии прикидок. Какие-то гипотезы, фантазии… Слава богу, тебя не попросили стоять ночью на бульваре переодетой в шлюху, чтоб сделать репортаж «реалити». Не думай больше об этом. Может, в кино сходить?

– Нет, здесь у них фильм, который я видела.

– Где «здесь у них»?

– Где мы только что шли, на той стороне улицы.

– Я же глядел на тебя и держал тебя за руку. Как я мог смотреть на ту сторону? Ну ты даешь, Майя!

– Ты почему-то не видишь того, что вижу я, – ответила Майя. – Ну хорошо, кино так кино. Купим газету и посмотрим, что и где идет где-нибудь поблизости.

Мы пошли смотреть фильм, которого я не запомнил, потому что Майю колотила дрожь и я держал ее за руку. Рука была опять теплой, опять признательной, и так мы и сидели, как влюбленная пара, та, из рыцарей круглого стола, с мечом меж двоих посередине.

Потом я проводил ее домой. Она, по виду судя, понемногу оклемывалась.

Я братски поцеловал ее в лоб, самым почтительным образом, как старший товарищ. В сущности (мысленно приговаривал я), я вполне бы мог быть ее отцом.

Ну не то чтобы… да какая разница, мог бы или не мог бы.

На следующей неделе заседания шли ни шатко ни валко. Никому не хотелось работать, в том числе и Симеи. Да и то подумать. Двенадцать выпусков в год, это, слава богу, не выпуск раз в день. Я читал первые варианты материалов, редактировал стиль, вычеркивал лишние красивости. Симеи был доволен:

– Господа, мы заняты журналистикой, а не беллетристикой.