Юрий Герт - Кто если не ты

— Сядь, я сейчас,— сказала Майя, кидаясь к телефону.

Лиля отошла к столику возле окна. Среди груды учебников она увидела «Коммунистический манифест», кажется, тот самый, который когда-то приносил ей Клим. И вдруг снова прошлое громким, томительным зовом напомнило о себе...

— Мама?.. Да, я не сумела раньше... Понимаешь, исключили Клима. Нас оставили, но это еще не окончательно... Завтра, если мы во всем не признаемся, нас тоже исключат... Из школы?.. Не знаю... Это такая подлость, мама!.. Ты придешь, все тебе расскажу...

За спиной звякнул рычажок. Еще не остывшим голосом Майя спросила:

— Ты нашла хрестоматию?

— Так это правда?!.

Майя молчала. Оно было беспощадно, это молчание, и, пытаясь защититься от него, Лиля повторила еще раз:

— Так, это правда?..

— Ты же все знаешь...— сказала Майя очень тихо.

Ах, если бы она закричала, если бы подбежала и ударила ее по лицу — наотмашь!

Но она сказала только — тихо, совсем тихо:

— Ты же все знаешь...

— Нет, я не знала!..— вырвалось у Лили.— Я не знала, что так получится!

И вдруг мелкие слезы покатились по ее щекам и закапали на пол. Закрыв лицо руками, она упала на стул. Рыдания рванулись из нее безудержным потоком.

— Лиля... Лилечка... Лилька... Ну, Лилька же!..— на разные лады повторяла Майя, гладя ее по голове, но Лиля не могла остановиться.

— Я знала, я знала, все знала...

— Чудачка... Ну что, что ты знала? Ты-то здесь при чем?

У Майи были мягкие печальные руки, в голосе — ни раздражения, ни упрека, только жалость и грусть...

Лиля резким рывком вырвалась, вскочила, отпрянула к стене. Щеки ее горели.

— Зачем ты притворяешься?..— крикнула она, тяжело дыша.

— Зачем? Как будто все вы не знали, зачем я к вам приходила! И что я шпионила за вами, и доносила директрисе, и пьесу украла. Как будто вы не знали!.. Знали! Только считали себя выше всех! Вы все такие благородные, а я — дрянь, дрянь, дрянь! Ты и сейчас думаешь, что меня даже ненавидеть нельзя, даже ненавидеть меня унизительно, а можно только презирать и жалеть! А мне не нужно вашей жалости, не нужно! У-у, какие же вы все... И как я вас ненавижу!

Майя молчала, только лицо ее потемнело, и прежняя растерянность сменилась в нем каким-то брезгливым состраданием. Она в упор смотрела на Лилю, прижавшуюся к стене и бешено колотившую по ней маленьким злым кулачком.

... Вдруг, словно обессилев, Лиля рухнула на пол и обхватила руками Майины ноги в белых пыльных тапочках.

— Прости меня... Я с ума сошла... Я сама не знаю, что говорю! Разве, я знала, что так получится?.. Я люблю его, Майя, люблю, люблю!..

Майя попыталась поднять ее, но не сумела и сама опустилась и села рядом, и Лиля плакала, уткнувшись ей в колени, мешая слезы и горячечный шепот.

— Если бы мне сказали, что я дойду до этого... Думаешь, мне было так просто?.. Но разве я виновата... Он больше не хотел видеть, не хотел замечать меня... С того самого вечера, когда пощечина... Помнишь? Он говорил только с ней, с ней одной... Конечно, она сразу поняла, с кем имеет дело... Эйнштейн, философия... Я тоже пробовала, я играла в его пьесе... Но он... Тогда я решила отомстить... И тут меня вызвала директриса... Я хотела его честно про все предупредить. Но он ничего не слушал... Не верил... И теперь все кончено, навсегда!.. Но разве я виновата? Разве я виновата? Это она! Все — она!

Лиля подняла залитое слезами лицо и с неожиданной убежденностью сказала:

— Я ведь знаю, она его не любит!

Майя слушала ее, не перебивая, и гладила шелковистые черные волосы, а за окном темнело, и подступала ночь. Лиля удивленно вгляделась в Майино лицо и вдруг заметила на ее глазах слезы.

— Ты плачешь? — испуганно сказала она и приподнялась на локтях.— Ты?..

— Нет,— сказала Майя.— Это я так.

Но она не стерла слез и смотрела не на Лилю, а куда-то в окно, и стало так тихо, что Лиля услышала, как на кухне капает из водопроводного крана.

— Ты ищешь виновных... Но разве кто-нибудь виноват, кроме тебя одной?..

— В чем я виновата? В чем?.. Что я его люблю?..

— Есть люди, которым одной любви мало...

— Хорошо тебе говорить, если ты...

Но горечь, прозвучавшая в Майином голосе, уколола Лилю внезапной догадкой:

— А ты?.. Ты тоже... кого-нибудь любишь?.. И тоже...

— Потом,— сказала Майя.— Когда-нибудь я тебе все расскажу. Не сейчас...

Они обе помолчали, думая каждая о своем.

Первой опомнилась Майя.

— Что же мы сидим? Я должна идти к Климу. Мы договорились у него встретиться.

Она стремительно вскочила, включила свет, и Лиля, наблюдая за Майей, торопливо приводящей себя в порядок перед зеркалом, вновь ощутила себя одинокой, никому не нужной.

— Что же мне делать?..— растерянно произнесла она, поднимаясь с пола.

Мысль о том, чтобы сейчас вернуться домой, где ее ждут билеты и учебники, показалась ей невозможной.

— Нет, кажется, я знаю, что мне делать...— медленно проговорила она, чувствуя, как по ее телу пробежала холодная дрожь. Кажется, знаю...

Выйдя со двора, они простились: дальше им было в разные стороны.

16

Он миновал пересохшую речушку с осколками лужиц на затянутом илом дне, поднялся на отлогий бугор.

Зеленела еще не выжженная солнцем трава, ее густые стебли пахли, горько и пряно. Клим лег на теплую землю, в теплую траву.

Великая тишина стояла вокруг, ни единого звука не доносилось сюда — и он понял, что шел именно к этой тишине.

Она лилась прозрачным потоком, и он лежал на самом ее дне, и она ласково омывала его волосы, лоб, сердце. Где и когда он уже испытал подобное ощущение?..

Он не подозревал раньше, что тишину можно слушать.

Он слушал ее и смотрел в небо, которое, по мере того как он смотрел, становилось все глубже, раскрываясь, увлекая за собой. И отдаваясь этому странному движению, он чувствовал, что летит, невесомый, все быстрее, быстрее.

Тонкие черные кольца кружились перед ним, и отрезного синего света на глазах проступала влага.

Это не были слезы — душа обросла непроницаемой, глухой корой, он не плакал, он не мог плакать.

Он лежал, он плыл, он парил в пространстве, и в голове его не было ни одной мысли. Пустота. Тихо звенящая пустота — внутри, вокруг, всюду.

Наверное, так прошло много времени — он очнулся от холода. И удивился тому, что ему еще может быть холодно, что у него есть ноги, руки, спина, онемевшая от сырой земли.

Солнце придвинулось к горизонту, степь стала розовой. Клим повернулся на живот, чтобы согреть спину. В бедро ткнулось что-то твердое. Он вспомнил о пистолете и потянулся к карману.

Рукоятка была теплой, весь он был теплый — черный, приятно тяжелый. Клим присел и, плотно обхватив пальцами рукоятку и конец длинного ствола, ударил пистолетом по колену.

Открылся барабан с единственным патроном. Он крепко засел в отверстии, Клим с трудом вытащил его, покатал на ладони. Маленький, с тупеньким свинцовым рыльцем пульки... Заглянул в ствол: в нем густыми натеками сбилось масло. Подсолнечное масло, которым они заменили оружейное... Клим отыскал сухую веточку, оторвал край платка, затолкал его в ствол, дважды продернул насквозь. Потом вложил патрон, крутнул барабан. Сорвал пучок травы и обтер жирные от масла руки.