Юрий Герт - Кто если не ты

— Так,— сказал Игорь, туманно усмехнувшись, и пожал плечами,— Просто так.

16

Несмотря на самый высокий в городе процент успеваемости (97,88), с начала четвертой четверти Калерия Игнатьевна вменила в обязанность всем учителям (она очень любила это сочетание слов: «вменяю в обязанность») ежедневное проведение дополнительных занятий. В районо были очень довольны — там давно ее знали как человека дела и ставили в пример директорам других школ. Калерия Игнатьевна же не только «вменила», но и «взяла под личный контроль», то есть в обозначенное графиком время проходила по всей школе, у иных дверей вовсе не задерживалась, у других останавливалась и прислушивалась, а третьи бесшумно открывала, с удовлетворением, оглядывала истомленные лица девочек и, мгновенно прикинув, сколько человек присутствует, делала свой вывод. Когда из ее уст исходило: «Я сделала свой вывод»,— учителя превращались в робких школьников.

В тот день все шло отлично. И хотя лицо Калерии Игнатьевны сохраняло свое обычное недоступно строгое выражение — такое же неизменное, как и ее английский костюм и черный плетеный шнурочек на белой блузке — она заканчивала свой обход в самом лучшем настроении. Ее идея проводить по всей школе дополнительные занятия одновременно и не только с отстающими, но с целыми классами — оказалась правильной: тут уж ни ученицам, ни учителям не отговориться, не увильнуть! Все — как на ладони! И все потому, что у нее в работе не существует мелочей. Сама продумала, сама составила график — все сама! Поэтому в школе такой порядок...

Она остановилась, поправила покосившуюся табличку: «Будь честным и справедливым». Вот и эти таблички под стеклом — сколько их висит в школе, вытянувшись по прямой линии вдоль стен — текст каждой сочинен ею самой, и нет двух похожих! А цветы, которые такой великолепной шпалерой протянулись во всю длину коридора! «Не школа, а оранжерея»,— так говорят все инспекционные комиссии. Но и тут мысль Калерии Игнатьевны работала глубже: цветы расположены на тонких подставках, одно неосторожное движение — и горшок рухнет на пол. Раньше на переменах девочки носились по коридорам, только что не ходили на головах — теперь двигаются почти не дыша, а больше даже вообще не двигаются, а стоят — ни пыли, ни шума! И все потому, что она, Никонова, в работе не признает мелочей...

Ей послышались странные звуки, которые доносились из девятого «Г», мимо которого она проходила. Калерия Игнатьевна вернулась и, придавив дверь ногой, насторожилась. За дверью раздавались голоса — очень оживленные, но как бы приглушенные насильно — так говорят люди, не желая, чтобы их услышал посторонний. Впрочем, иногда волнение заставляло забыть о предосторожности — тогда Калерия Игнатьевна различала отдельные восклицания.

— Выходит, любовь — это мещанство?

— Но ведь настоящий человек... Он тоже может влюбиться!

— Еще как!

— А страдать?

— И страдать тоже!

— Я вам скажу, девочки, мальчишки ничего не понимают в любви...

— Есенин... Мопассан...

— А ну вас с вашим Мопассаном! Я говорю — равенство...

— Если полное равенство, тогда зачем у нас ввели рукоделие?

— Потому что из нас клушек готовят!

— Какая же ты будешь женщина, если не сумеешь...

— Ша, девочки, Холера Игнатьевна где-то бродит, вдруг зайдет...

Калерия Игнатьевна не шевельнулась — только губы маленького сжатого рта побелели. До нее донеслись быстрые близящиеся шаги, но она отворила дверь первая.

— Что здесь происходит? — спросила она, разглядывая съежившихся, словно воробьи после раската предгрозового грома, девятиклассниц.— Я спрашиваю, что здесь происходит? — обратилась она к Чернышевой, которая, багрово покраснев, стояла посреди класса, держа в руке «Основы физики».

Запинаясь, та ответила, избегая взгляда туманнозеленых глаз директрисы:

— Людмила Сергеевна поручила мне рассказать о строении атома... .

— А где же сама Людмила Сергеевна?

Девочки молчали.

— Чем же вы занимаетесь?

— Мы кончили... И сейчас...

— Что сейчас?

— Разговаривали...

— О чем же вы разговариваете?

Напряженная тишина.

— Так о чем же вы все-таки разговариваете здесь, тайком от меня, от учителей, может быть, вы все-таки объясните мне, Чернышева?

Как будто мстя себе за минутное смущение, вызванное заставшей их врасплох директрисой, девушка дерзко выпрямилась; Калерия Игнатьевна уже давно составила себе полное представление об этой непокорной, заносчивой ученице, но ее ответ заставил Калерию Игнатьевну подумать, что ей известно еще не все, далеко не все:

— Мы говорили о любви. О том, какая она бывает и какой должна быть...

Если бы Чернышева соврала что-нибудь — это не так потрясло бы директрису. Но в ее невозмутимом тоне Калерия Игнатьевна ощутила предел наглости и бесстыдства. Особенно когда та добавила:

— И тут нет никакой тайны. Мы можем все повторить при вас.

— Прекрасно,— проговорила Калерия Игнатьевна с угрожающе-замедленной интонацией.— Может быть, вам и придется повторить, но в другом месте и в другое время. А сейчас...— она повернулась к оробевшим девочкам.— А сейчас возьмите портфели — и марш по домам.

Ученицы, бесшумно ступая, почти на цыпочках, гуськом потянулись из класса. Калерия Игнатьевна вышла последней.

Человек менее проницательный, может быть, и не придал бы такого значения этому происшествию, но Калерия Игнатьевна сразу почувствовала, что за всем этим кроется нечто более серьезное, чем могло показаться на первый взгляд.

Назавтра она вызвала к себе в кабинет Людмилу Сергеевну. Даже несколько бравируя своей выдержкой, она терпеливо слушала путаные объяснения молоденькой учительницы, поглядывая, то на ее невозможно легкомысленную ямочку на розовом подбородке, то на голубое платье с кармашками, отделанными кружевцами, то на белые модельные туфли-лодочки.

Людмила Сергеевна же, начав оправдываться довольно пылко — Чернышева — отличница, староста физического кружка, в прошлом году она делала блестящий доклад на эту тему, что же плохого, если...— все больше терялась и под конец смешалась совершенно, особенно когда Калерия Игнатьевна, проговорив ледяным тоном: «А что вы скажете на это?» — протянула ей листок, на котором очень четким, каким-то даже торжественным почерком было выведено:

1. Любовь и дружба должны опираться на полное уважение друг к другу, на полное равенство мужчины и женщины.

2. Но в отношениях между юношами и девушками еще существуют пережитки капитализма, феодализма и патриархата...

Пока она читала, Калерия Игнатьевна искоса разглядывала свое отражение в стеклянном абажуре настольной лампы: несмотря на пятьдесят, еще вполне моложавое лицо, с темными гладкими волосами, собранными в узел на затылке, прямые плечи, во всем облике — собранность, подтянутость, деловитость...