Юрий Герт - Кто если не ты

В зале стояла такая тишина, что когда она пила из стакана, было слышно, как вода булькает у нее в горле.

Клим откинулся на спинку и, подперев рукой свою крутолобую голову, не отрываясь, следил, как она возвращает девушке в фартучке стакан, как вытирает губы кружевным платочком... Не так уж она безобидна... И все-таки — хорошо, пусть эта Мария Германовна. Конечно, она не Лев Толстой, но все-таки учительница... И не один десяток лет говорит ребятам о проблеме лишних людей, о Рахметове... И наверное даже у нее есть внуки... По воскресеньям она выходит с ними гулять не спеша, с достоинством, и встречные уступают им дорогу... А сейчас она стоит перед залом, где столько народу... И сидят представители — гости, взрослые, уважаемые люди... А она стоит перед всеми — такая благородная, достойная — и врет... Наивно, глупо, с вдохновением врет... Неужели она сама в это верит? Верит ли она — вот чего он не мог понять. Но там... в президиуме... Там-то верят, верят ее седине, ее вздрагивающему от негодования голосу... Ну, хорошо, когда-нибудь она все-таки кончит.— Тогда надо взять слово— и спокойно, вежливо... Пожалуй, очень спокойно не выйдет, и очень вежливо — тоже, но все-таки... Спокойно и вежливо...

— И к нашему стыду, друзья мои, к нашему величайшему стыду, в нашей школе нашлись ученицы, которым не дорога ни честь своего коллектива, ни своя собственная девическая гордость! Вместо того, чтобы поступить, как им велит их комсомольская совесть, совесть воспитанниц советской школы, они примкнули к этой ничтожной кучке злопыхателей! Они ответили черной неблагодарностью на заботу своих учителей, не вняли советам своих подруг... Ученицы десятого, выпускного класса Чернышева и Широкова пошли на поводу у «героев» из седьмой школы!..

— Нет, это надо же, а? — сказал Мишка, ерзая по сидению.

Как раз в это мгновение Мария Германовна сделала драматическую паузу, и Мишкин возглас прозвучал неожиданно громко.

Заскрипели стулья, кое-где раздались смешки.

— В чем дело? — поднялась Калерия Игнатьевна.

Мишка беспомощно моргал, видя перед собой только взбешенно круглящиеся глаза Клима. Вопрос директрисы, ни к кому, собственно, прямо не обращенный, мог бы остаться без ответа. Но Мишка вдруг качнулся вперед и, как будто даже против воли, разжимая толстые рыхлые губы, выдохнул квадратной грудью:

— Неправда все это!

— Что — неправда? — негромко переспросила директриса, мягко, почти сочувственно улыбаясь.

— В докладе! — сказал Мишка и зачем-то снял очки,

Вокруг захихикали. Мишка стоял, улыбаясь, и подслеповато щурился. Ему казалось, он кубарем летит с ледяной горы.

— Вы из какой школы? — еще мягче спросила директриса.

— Из седьмой.

— А-а-а...— пропела Калерия Игнатьевна.— Ну, теперь все понятно...

И сидевшие с нею рядом, в президиуме, весело и облегченно заулыбались и перекивнулись.

— Передайте вашим учителям, чтобы они научили вас, как надо себя вести в общественном месте,— сказала директриса.

Клим крикнул:

— Это диспут, а не молебен!

— А это еще кто там? — уже с угрозой сказала директриса.

— Бугров, тоже из седьмой! — Клим вскочил, коснулся Мишкиного плеча своим.

— Тот самый Бугров?..— Калерия Игнатьевна, склонив набок голову, разглядывала его, как чудовище. — Ну, чего же можно еще ждать от седьмой школы!.. Продолжайте, Мария Германовна...

Доклад продолжался. Его глупость уже не казалась Климу больше такой наивно-простодушной: получив поддержку, она зацвела вовсю, махрово и буйно. И не успела Мария Германовна закрыть свою тетрадку, он крикнул:

— Прошу слова!

К трибуне подскочила Хорошилова. Стекла ее очком блестели холодно, как ртуть.

— Товарищи! Мы должны твердо сказать Бугрову и его компании...

— Что они все, с ума посходили? — пробормотал Мишка.

Клим ждал, сцепив зубы. Едва она кончила, он снова вскинул руку.

— Прошу слова!..

— Слова!..— эхом откликнулся Мишка.

Девушка, ведущая диспут, объявила:

— Выступает ученица десятого «В» Изольда Никитина...

Они что — не слышат?!

— Все это нарочно. Неужели ты не понимаешь? - сказала Кира.

— Наш класс осуждает... Единодушно осуждает недостойное поведение...

Высокая талия, гибкая шея...

— Хорошо,— сказал. Игорь,— пускай только эта цапля кончит...

Но когда он шагнул к сцене, какая-то девушка уже заняла трибуну.

Тогда все стало ясно. Кира права. Это не диспут. Это заговор. Их не замечали. Им не давали слова. Выступавшие сменяли друг друга. Все они демонстрировали высокую идейность и сознательность. Раньше их что-то не было видно, тех, кто теперь затверженно читал по бумажке. Раньше они отсиживались по своим щелям, зубрили учебники — теперь они публично держали экзамен. На подлость. На глупость. На лицемерие!..

Тогда, после пьесы, были минуты, когда казалось, что все погибло. Но там был бой. Открытый, свирепый, неравный, но — честный, бой по всем правилам!

А здесь?..

Но те-то, в президиуме.. Уважаемые, рассудительные люди... А впрочем — они не виноваты... Они не знают, как их обманывают...

— Выступает Людмила Жерехова...

Ба! И Жерехова пошла в ход!..

Но в зале не одни жереховы...

Где вы — правдолюбец Лешка Мамыкин, отчаянный Витька Лихачев, Наташа Казакова, Юля Попова, Рая Карасик, и все остальные, чьих имен и не перечислишь?.. Ведь вы соглашались, жали руки, клялись... Что же вы? Чего вы ждете еще?..

Клим скользит по рядам, скованным, отчужденно молчащим... Ломаются, никнут, опадают, как бритвой подсеченные, взгляды.

Клим сжал кулаки в карманах, стиснул зубы, ему хотелось рычать и стонать от злости, от боли, от обиды...

У Киры на матовой коже лба блестят крупинки нота. Странная мысль: она только кажется такой твердой, остро-отграненной, хочет казаться...

...— Ученица десятого «А» Картавина...

Лиля?! Наконец-то!

Клим встрепенулся. Он верил, ждал: найдется человек — и светлый луч пронзит кромешный хаос неистовой лжи...Лиля?.. Удача, двойная удача — разом будут разбиты подозрения, с которыми относились к ней все, почти все — кроме него...

— Как только она кончит — всем аплодировать! — вполголоса предупредил он, заранее торжествуя.

Ее красивая кукольная головка уже покачивалась над трибуной.

— ...Чернышева любит всех упрекать в нечестности. Но если она сама такая уж честная, пусть выступит здесь и расскажет, чем она занимается после двенадцати ночи на улице! А если не хочет, может и не рассказывать, это и так известно всем и каждому!

Кто-то прыснул, хохоток мелкой рябью пробежал по залу. Клим не видел, как она сошла с трибуны. Болотная тина с тяжелым плеском сомкнулась над ним.

Смейся, Кампанелла!

Он не успел еще сообразить, чем ответить на эту гнусность — там, где только что была Картавина, уже стояла Майя.