Сергей Есин - Мемуары сорокалетнего

Верно Галина Платоновна сообщила: «Добр и влюбчив». Ведь влюбился с первого взгляда. Но и Нонна до него ни с кем не гуляла, отшивала всех своих ровесников, будто именно Сашу ждала. Будто предвидела, что на преддипломную практику приедет, чтобы увезти ее в город, двадцатичетырехлетний студент.

Саша тоже будто предчувствовал эту свою главную в жизни встречу. Когда ему сказали: «В село» — он даже обрадовался: «Молока парного попью, творожку поем, малины пособираю». Все в селе у него сложилось ладно. Работа была интересная, потому что знал он, что поручили ему не просто какое-то упражнение, чтобы демонстрировать экзаменационной комиссии свое умение и чему его научили за четыре года в техникуме, а работу, имеющую народнохозяйственное значение. В качестве дипломного проекта Саше дали геодезическую съемку небольшой калужской деревни, перед тем как ее перестраивать, укрупнять и делать столицей объединенного колхоза. Работа и выгодная для студента, потому что хозрасчетная, и живая, а тут еще в колхозе дали ему в качестве реечницы молоденькую, семнадцати лет девушку Нонну. Несколько дней, перетаскивая свой теодолит с места на место, с одного бугра на другой, Саша учил эту еще не совсем подросшую Нонну, как держать рейку, работать с рулеткой и ставить маркировочные колышки. А потом, когда Нонна всему этому обучилась и работа пошла, а погода стояла хорошая, солнечная, а значит, Саша перестал нервничать за судьбу своего дипломного проекта, тут он невольно начал обращать внимание не только на перепады высот, но и наконец-то увидел, что у послушной и молчаливой реечницы глаза голубые, характер ровный, не капризный, а нрав веселый, доброжелательный. Еще Саша заметил, что, несмотря на свои собственные двадцать четыре года, жизненный опыт и рассудительность, на эту девушку он смотрит как-то особенно, сердчишко его, когда он ее видит, бьется под летней маечкой с особой резвостью. Саша в то время не особенно представлял себе ритуал объяснений с девушкой, потому что в его жизни до этих серьезных слов дело не доходило, но знал, что говорить определенные слова надо, поэтому сказал просто, как смог придумать.

Они сидели на берегу речки, куда и до этого часто ходили обедать, спасаясь от жары, ели хлеб с молоком из бутылки и крутые яйца с солью и огурцами и молодой картошкой. И Саша сказал: «Нонна, а вы не хотели бы выйти за меня замуж?» Нонна допила молоко, положила на газетку недоеденный кусочек хлеба, потом покраснела оттого, что про себя сформулировала мысль, и ответила: «Вы мне очень нравитесь, Саша». Старая маечка на худенькой Сашиной груди чуть ли не порвалась, так сильно забилось у него сердце, он тоже отчего-то смутился и сказал совершенно нелепое: «Кажется, время вышло, надо идти работать». Они встали. Саша повесил на плечо треногу-штатив, взял в руку теодолит в футляре, а в другую — рейку, и весь оставшийся день они потом очень дружно работали. Но вечером, когда солнце уже садилось и Саша сделал последнюю запись в «Журнале полевых наблюдений», Нонна спросила: «Саша, а вы меня любите?»

Саша оторвал глаза от своего журнала и сказал фразу, которую придумал за время, прошедшее после обеда: «Я очень хочу, Нонна, чтобы вы были счастливы, и сделаю для этого все, что в моих силах».

При воспоминании о Саше Нонне стало жаль Зинку. Бедная она, бедная. И разве она, Нонна, хоть и замужняя женщина, может ее осуждать? Если бы не знала хорошо ее и ее обстоятельства, то могла бы. Потому что она сама совсем другая, угрюмая однолюбка. Ей лучше расстрел, чем поцеловаться с кем-нибудь, кроме Саши. Но она все знает про Зинку еще с первого класса. На ее глазах с девятого класса Зинка гуляла с Костей. После десятого Зинка пошла на ферму дояркой, а Костя сел за трактор. Из-за него-то и в институт не стала поступать, стерегла. А он все домогался: «Давай поженимся, Зинаида. Давай поженимся». Да Зинка была готова, но вся ее родня кривилась: сопляк, разве такой жених Зинаиде нужен. Молод, дескать, еще только семнадцать лет, А Зинка дома единственная наследница. И дома, и ухоженного огорода, и машины «Запорожец». С таким имением под Москвой Зинаида, дескать, еще и не такого кавалера выходит. Но у Костика такой обжигающий, голодный до жизни и удовольствий взгляд, такие разголубые, сведенные в щепоть с крошечным, как рыболовный крючок на самую мелкую рыбешку, зрачком, такие красные полные губы на сухом лице, а сам худенький, тоненький, жаркий. Рядом со сбитенькой — кровь с молоком — Зинкой Костик выглядел подморышком, нагловатым воробышком. А вот заморыш-заморыш, а ей, Зинке, люб. Вот и пожалела его, когда тот уходил в армию на службу. Месяц под сухими августовскими звездами походили по перестоявшим от жары околицам, по баням с остывшими прохладными полками. А потом, хорошо что хоть без последствий, Зинаида ждала своего Костеньку. Письма ему писала, и он ей писал. А когда демобилизовался ненаглядный, то внезапно для всех остался в городе, где служил во вневедомственной охране, потому что к этому времени был уже очень неплохо женат. Жена его, по просочившимся в деревню слухам, была вовсе не красавица и даже на восемь лет Константина старше, но имела высшее образование инженера-плановика, кооперативную квартиру и добрых родителей, которые сразу же купили отчаянному жениху автомашину, а молодым предоставили свою дачу, чтобы они выращивали клубнику и приглашали гостей на зависть своему обильному счастью.

В этот же год она, Нонна, уехала из деревни с Сашей, А через полгода к ним в город прикатила и Зинка. Устраиваться по лимиту. Опостылело ей в деревне. А ведь с Костей собиралась жить в родной деревне всю жизнь. «Не могу, — говорила, — без нашей речки, клуба, без морковки с грядки». Новорожденным телятам радовалась, в теплые мордочки их целовала. Говорила: «Я девка деревенская, в городе жить не смогу». Без денег приехала, самочинно, родня от наследства любимое чадо не отпускала. Нонна тогда очень робко обратилась к Галине Платоновне: «Можно у нас моя школьная подруга немножко поживет?» Галина Платоновна только спросила: «А вшей она нам не напустит?» — «Да что вы, Галина Платоновна, деревня сейчас совсем другая. Мы с Зиной десятилетку вместе кончали. Она устраиваться приехала по лимиту». — Хорошо, пусть живет, — сказала свекровь, — спит пусть в столовой на диване. Но гостит пусть не больше двух недель. Так своей подруге и передай».

Уже за три дня Зинаида обшарила весь город, все разнюхала, разузнала и составила себе план. «Лучшего места, чем место дворника для приезжей деревенской девушки нет, — шептались они вечерами в кухне. — Дворникам сразу комнату дают на первом этаже. Буду пробиваться». Зинаида-то и разведала ЖЭК, где они сейчас вместе работают. А до этого, она, Нонна, работала уборщицей в двух школах. Но в том ЖЭКе сидел тогда другой очень молодой и горячий Гришенька. Крутил, крутил этот Гришенька Зинаиде мозги и нервы. А так Зинаиде хотелось отдельной комнаты и прописки, что она и согласилась на главное условие этого Гриши: отпраздновать свое новоселье с ним вдвоем. «Да как же можешь, Зинаида? — спрашивала в ужасе Нонна, когда на четырнадцатый день гостевания, уже оформившись на работу, Зинаида собирала свои вещички, чтобы ехать в свою комнату. — Ты же Костю любишь». — «Ну и что — любишь… Любила. Ты что, думаешь, у меня после Кости этот мордоворот из ЖЭКа первый?» — «Да ты пожалуйся на него! Разве на него управы нет?» — «А какой толк? Управа найдется, а эта управа разве так быстро на работу меня оформит? Вот пропишусь через неделю, и тогда я этого новосела спроважу. Я теперь ничего не боюсь».